Следующим утром Ми Чжа пришла к нам домой. Под глазами у нее были темные круги, лицо осунулось — ее целые сутки мучило желудочное расстройство. Я рассказала ей о несчастье, давясь судорожными рыданиями.

— Может быть, я спугнула морское ушко, когда всплывала к поверхности. Я так радовалась, так гордилась собой, но, может, слишком взбаламутила воду, и морское ушко зажало материн бичхан…

— Не трави себе душу — ты ведь даже не знаешь, как все произошло, — заметила подруга.

Даже если она была права, я не знала, как избавиться от чувства вины.

— Надо было просто подать матери ее нож! Тогда она сама перерезала бы ремешок. И хуже того, — продолжила я, плача, — я не сумела правильно работать лезвием!

— Ты же начинающая, никто не ждет, что ты всегда будешь справляться безупречно. Для того-то мы и учимся.

— Но я должна была ее спасти…

Ми Чжа сама потеряла родителей, так что она понимала мою боль как никто другой. Подруга не отходила от меня. Она держала меня за руку, когда отец объявил официальное начало семейного траура: он поднялся на крышу, держа в руках последнюю тунику, которую надевала мать, помахал ею над головой и три раза провозгласил против ветра: «Моя жена Ким Сун Силь из района Гул Дон деревни Хадо умерла в возрасте тридцати восьми лет. Она вернулась туда, откуда пришла».

Ми Чжа осталась у нас, рано утром встала и помогла мне натаскать воды и собрать топливо для очага. Вместе мы обмыли тело матери, положили ей в руки и на грудь зерна гречихи, чтобы было чем накормить собак-духов, которых она встретит на пути в загробный мир, а потом обернули ее тело тканью. Все это величайшая честь для дочери и величайшее горе. Ми Чжа одела моих младших братьев и сестру в траурные белые одежды, помогла мне приготовить суп из морских ежей и другие положенные для похорон блюда.

Подруга шла рядом со мной в траурной процессии через Хадо. Она держала на руках моего четвертого брата, укачивая его, чтобы он не плакал. Я несла мемориальную табличку и старалась не оглядываться через плечо, чтобы мать не вернулась в этот мир. Женщины нашего бультока шли за нами, помогая расчистить для покойницы путь к могиле. За ними двенадцать мужчин несли гроб матери. Вдоль олле выстроилось множество людей: все хотели проводить матушку в загробный мир.

Дальше гроб принесли обратно к нам в дом. Друзья и соседи положили на алтарь подношения: пирожки из клейкого риса, чаши с зерном и рисовым вином. Главное место на алтаре занимала свадебная фотография родителей. В молодости мать была красивой, пока солнце, ветер, соленая вода, тревоги и обязательства не избороздили ее лицо морщинами и не окрасили в цвет седельной кожи. Но я думала только о том, как матушка выглядит сейчас, навсегда посинев от холода моря и льда смерти.

Ми Чжа сидела со мной на полу перед алтарем, касаясь правым коленом моего левого колена, пока наши соседи высказывали соболезнования и выражали свое почтение. Когда гроб снова подняли, Ми Чжа отправилась со мной на поле, которое, как сказал отцу геомант,[9] будет подходящим местом для погребения. Оно было окружено каменными стенами, так что мать не потревожит ветер или пасущийся скот. Ми Чжа стояла рядом со мной, пока копали могилу. Мы вместе смотрели, как раздают еду — сначала старикам, потом мужчинам и мальчикам. После шли женщины, от старых к молодым. Ми Чжа, Ю Ри и мне остались лишь крохи. Некоторые девочки, включая мою сестренку, не получили вообще ничего, и кое-кто из хэнё закричал громким морским голосом, что это несправедливо. Но смерть и сама несправедлива. Мать опустили в землю в положении гармонии с землей, потом несколько мужчин установили на могиле камень с ее именем. Отныне и навсегда я буду приходить сюда вспоминать матушку, плакать о ней и приносить подношения в благодарность за то, что она привела меня в этот мир.

— Видишь? — прошептала Ми Чжа. — Ее защитят каменные стены вокруг нас. Она всегда будет тут. — Она тепло улыбнулась мне. — В марте мы пойдем в горы, соберем папоротник и принесем его в качестве подношения.

Папоротник можно сорвать девять раз, и он вырастет снова. Именно об этом напоминает нам поговорка: «Упади восемь раз и встань девять», воплощающая путь, который наши мертвые прокладывают для новых поколений. В разные сезоны совершались разные подношения, но в тот день в нашем доме соорудили постоянный алтарь с мемориальной табличкой матери, и Ми Чжа первой положила на столик мандарин. Подумать только, сколько денег она на него потратила…

Оттиск на память мы в тот день не делали: похороны и без того навсегда врезались мне в душу.

Тем вечером Ми Чжа лежала рядом со мной на спальной подстилке и утешала меня, пока я плакала.

— Ты не одна. Ты никогда не будешь одна. У тебя всегда буду я. — Подруга без конца повторяла эти три фразы, пока они не закружились у меня в голове завораживающим мотивом.

Но путешествие моей матери еще не закончилось. Двое суток подряд, по двенадцать часов каждый день, шаманка Ким проводила для всего кооператива специальный ритуал по случаю потери души, чтобы очистить дух моей матери и с миром препроводить ее в страну мертвых. Кроме того, шаманке нужно было позаботиться и о живых: смерть матушки задела сразу многих. Меня, потому что я при этом присутствовала; До Сэн и Ми Чжа, потому что именно из-за их отсутствия мать в тот день решила помочь мне поймать первое морское ушко; других хэнё, которые помогали высвободить тело и доставить его на берег. У всех нас испытанное потрясение привело к потере души.

Церемонию проводили в старом святилище в скалистом ущелье на берегу. Из соседних деревень пришли женщины и девочки с мисками вареной рыбы и рисом, яйцами, кувшинами с алкоголем. Все это они разложили на самодельном алтаре рядом с фотографией матери. Этот снимок был не со дня свадьбы, его сделали недавно: мать и дюжина ее соучениц стоят перед вечерней школой Хадо. Чтобы почтить напарницу, До Сэн попросила сына написать тексты на белых бумажных лентах, и теперь эти ленты радостно трепетали на ветру. Но не только ленты создавали праздничное настроение: несмотря на печальный повод для ритуала, шаманку Ким сопровождала радуга ярких красок и музыкальная разноголосица. Сегодня Ким надела ханбок с широкими полосами красновато-лилового, желтого и синего цветов. Она крутила в руках красные кисточки. Две помощницы били в литавры, три стучали в барабаны. Все это дополнялось завываниями и плачем. Скоро мы всей толпой принялись пританцовывать, громко молиться и петь.

Когда солнце село, мы подошли к кромке воды, и Ким оставила приношения для морских богов.

— Отпустите дух Сун Силь! — воззвала к ним шаманка. — Позвольте ей уйти со мной. — Она бросила в волны один конец длинного белого полотнища, потом медленно втянула его обратно, принося вместе с ним дух моей матери.

На следующее утро ветер бушевал вовсю и постоянно гасил свечи. Этот день посвящался избавлению: моя мать освободится от земного существования, а мы — от своей связи с ней и от наших мучений. Начали мы опять с рыданий, криков, танцев и пения, потом шаманка Ким попросила нас сесть. Лица женщин вокруг меня были полны печали, но и волнения.