Ён Сук может делать, что хочет, потому что она финансово независима. Никто никогда за нее не платил и не будет. Своим банком она считает море. Даже не будь у нее чеков и кредитных карт, она смогла бы заработать деньги под водой. Ныряя, она всегда чувствует себя здоровой, словно море ее лечит. Когда в жизни у нее случались проблемы, она обычно шла нырять. Конечно, это опасно, но каждый день что-то тянет ее в море. Даже если тело не под водой, там душа Ён Сук.

— Я слышу зов океана, — заявляет она внуку сегодня утром, и тот не собирается с ней спорить. В этом доме никто ей не перечит. Даже через много лет после того возраста, в котором полагалось бы уйти в отставку, Ён Сук оставалась одной из лучших хэнё. Ни у кого не было такого опыта, такого знания приливов, течений и больших волн, никто так хорошо не находил гнезда осьминогов, не умел так надолго задерживать дыхание. Даже странно: теперь хэнё, наоборот, обычно старше пятидесяти пяти. Говорят, что лет через двадцать ныряльщиц вообще не останется.

Уши у Ён Сук всегда болят, в них всегда стоит звон — столько лет на них давила вода. Голова у нее кружится и болит, старуху вечно подташнивает, будто она на палубе лодки, которую качает на волнах. Иногда у Ён Сук немеет правая сторона лица. Бедра ноют от грузил, которые она стала носить на поясе, когда начала нырять в гидрокостюме, — всплывая, приходится прилагать изрядные усилия. А кроме грузил, плывя к лодке или к берегу, она часто волочет в сетке килограммов тридцать улова, и его потом надо вытаскивать на сушу и нести в бульток. И все же… беспощадное море тянет ее к себе.

Идя к берегу, Ён Сук видит остатки старого каменного бультока и купальных загородок. Теперь молодежь ходит туда встречаться тайком, слушать музыку и курить сигареты. До чего бессмысленно. Она сворачивает налево и вместе с другими старухами входит в новый бульток. Там отдельные душевые кабинки, раздевалки, кондиционер, печка и огромная ванна — в нее влезет как минимум дюжина женщин, и можно одновременно согреться и смыть с себя соленую воду. Очага тут нет, но есть крыша и обогреватели — можно их достать, если надо. Все эти удобства и медицинское обслуживание ныряльщицам предоставляют в благодарность от государства за их работу.

Женщины раздеваются. Их груди, которые когда-то кормили младенцев и приносили удовольствие мужьям, свисают до пупка. Когда-то плоские животы покрыты складками жира, защищающего от холода. Блестящие и черные в прошлом волосы побелели и потускнели. Руки, всю жизнь столько работавшие, покрылись морщинами и шрамами, костяшки стали узловатыми. Рядом с Ён Сук сестры Кан рывками натягивают черные неопреновые штаны на обвислые зады. Поверх они надевают через голову положенные по правилам оранжевые жилеты, чтобы быть заметнее для проходящих мимо лодок.

Ён Сук протискивает голову в шлем и натягивает его так, чтобы верхний край маленького отверстия для лица был у нее прямо над бровями, а нижний — под губами. Она оглядывает бульток и видит морщинистые лица подруг, знакомых ей всю жизнь, которые торчат из таких же «окошек» в шлемах. Пусть диаметр отверстий всего несколько сантиметров, в них можно различить характеры этих женщин — все добро, щедрость, жадность и бессердечность, которые были в их жизни. В каждой морщинке — история подводных путешествий, рождений и смертей, выживания и побед. У Кан Ку Чжа расходятся ото рта глубокие складки, как на детском рисунке солнца, а морщины вокруг уголков глаз тянутся вниз. У Кан Ку Сун, вечно младшей сестры, в глазах светится доброта, несмотря на все ее страдания и потери. У некоторых женщин не осталось зубов, а щеки в шлемах выдаются вперед, подчеркивая ложбины, проложенные на лицах горем и радостью. Потом все женщины почти одновременно натягивают подводные маски, но каждая по-своему: у одной маска на лбу, у другой на макушке, у третьей сбоку. Некоторые надевают поверх неопренового костюма самошитые жилеты в цветочек, чтобы подчеркнуть свою индивидуальность.

Старухи выходят из бультока, волоча теваки, сети, ласты и другое снаряжение, спускаются по ступеням и идут по пристани в лодку. Они плывут в бухту соседнего острова, где много волчков. Приплыв на место, Ён Сук и ее подруги сначала жертвуют рис и рисовое вино морскому богу-дракону и молятся о том, чтобы улов был богатым, чтобы все вернулись живыми и здоровыми и чтобы на душе был покой. Пожалуй, вся жизнь Ён Сук теперь сводится к молитвам, хотя не сказать чтобы от них был большой толк.

А потом они ныряют. Хэнё уже лет тридцать носят резиновые костюмы. «Теперь-то вы будете прикрыты с головы до ног, — сказал им государственный чиновник. — Наконец закончатся разговоры о бесстыжих хэнё, которые ныряют полуодетыми. И вы поможете развивать туристическую отрасль!» Он-то имел в виду туристов из материковой Кореи и был совершенно прав на этот счет. Тогда никто не мог даже предположить, что заявятся иностранные туристы, которым понравится ходить на берег и смотреть, как уходят в море старухи вроде нее, или наблюдать за «реконструкциями» в новом музее хэнё: там наняли девушек, которые каждый день выступают в традиционных костюмах ныряльщиц и поют старинные гребные песни. Ён Сук начала пользоваться гидрокостюмом, потому что он позволял дольше оставаться в воде и защищал от холода. А заодно и от ожогов медуз и укусов водяных змей — впрочем, от некоторых опасностей, вроде рыболовной лески или скоростных катеров с туристами, никакой костюм не защитит. А с грузилом и ластами можно уйти поглубже. В результате нырять стало безопаснее, улов вырос, и Ён Сук начала зарабатывать больше денег. Но когда ныряльщицам предложили погружаться с кислородными баллонами, она отказалась, как и другие хэнё на острове. «Все должно быть естественно, — сказала она своему кооперативу. — Иначе мы будем собирать слишком много, опустошим наши морские поля и в итоге прогадаем». Главное — равновесие.

Она проникается ощущением невесомости, и все ее многочисленные болячки словно исчезают. В такие дни, как сегодня, когда на душе у нее неспокойно, огромные океанские просторы очень утешают. Ён Сук отталкивается ногами и ныряет головой вниз, уходя все глубже и глубже. Она надеется, что давление на уши раздавит мысли о прошлом. А вместо этого их словно выталкивает наружу, как зубную пасту из тюбика. Непрошеный образ ее тревожит. Нужно сосредоточиться, нужно осознавать свои действия, но перед внутренним взором у нее появляются мать, бабушка и, где-то в глубине сознания, Ми Чжа.

Матушка Ён Сук говорила, что море заменяет мать, а бабка уверяла, что матушка всегда будет существовать внутри Ён Сук и давать ей силу. Прошло столько лет, и Ён Сук теперь знает, что права была мать, а не бабушка. Море лучше любой матери. Матушку можно любить, но она все равно тебя покинет. Море, люби или ненавидь его, всегда тут. Навечно. Море стало центром жизни Ён Сук. Оно кормит ее, отнимает у нее силы, но никогда не уходит.

На третьем погружении Ён Сук начинает расслабляться. Она слушает гул, который связывает ее с землей, с матерью, с любовью. Кровь стучит у нее в голове, и она чувствует себя живой. В море она словно в лоне мира.

И она забывает об осторожности.

Ён Сук ныряет так глубоко, как не ныряла уже много лет. Теперь вода давит сильнее. Старуха вспоминает, как когда-то погружалась на двадцать метров… На такой глубине пластиковую бутылку раздавит. Но тогда не было пластиковых бутылок…