– Сначала я пожелала этим индюкам побегать.

Лира запнулась, но тут же выровнялась.

– Палочка восприняла все по-своему и темницу наводнили птицы.

Не надо застрять внимание почему она назвала их так! Парни кичились тем, что она не знает чего-то. Лира боится предположить, что появилось бы вместо индюков назови она их так, как обычно зовут сборную России после проигранного матча.

– Меня понесло. Они угрожали мне крысами, я злилась взмахивала палочкой и кричала им, что так им и надо.

Она вздохнула, вспомнив бедное верещащее животное, не то боящееся ее, не то ненавидящее всех людей вместе взятых.

– Потом я пожелала, чтоб им икалось также, как и мне, но только от вида и любви дикобразов.

– Дикобразы? Почему они?

– Ну-да.

Лайнелл хохочет. Траубе растерял свой мрачный вид и тщетно пытается сделать серьезное выражение лица.

– Крыс ведь они не боялись.

Откровенно говоря, она не так представляла этих животных, но получилось, то, что получилось.

– Тюремщик заперся в соседнюю камеру и стал умолять прекратить все это. Он просил, а потом стал грозить. Я же не понимала, как надо действовать, чтобы волшебная штуковина стала исполнять в точности то, что хочется именно мне.

Перед глазами мелькали испуганные птицы и спасающиеся от ежей гвардейцы – это, с одной стороны. С другой, был мужик, что жал свои телеса в решетку. Это было противно. Пузо огромное, лоснящееся, волосатое. Она взмахнула палочкой и попросила ее, чтобы он прикрылся. В итоге он облачился в ограниченную прошлогоднюю коллекцию из магазинчика нижнего белья на Кутузовском проспекте. Это не сильно помогло.

Опочивальню короля сотряс взрыв хохота. Лира ждет, когда они отсмеются, разглядывая убранство вокруг.

– Прошу простить меня… Марта, пожалуйста, продолжайте!

Они веселятся, а вот ей как-то грустно. Она чувствует себя ужасно усталой.

– Крыс или новых ежей я боялась, тюремщик пугал меня и веселил одновременно, но надо было выбираться. Я имела неосторожность сказать это вслух. Потолок над нами стал рушиться, сначала упала одна плита, потом вторая, по ним стали взбираться перепуганные гвардейцы, туда же ринулись птицы, а потом и ежи. Я порадовалась, что не зашибла никого, сказала, что это борщ какой-то.

Лира рассказывает двум веселящимся мужчинам, что камеры заполнились запахом чего-то кислого. Она не могла понять, что происходит, но решила и не выяснять этого. Выбравшись вместе с Джонатаном через покореженную решетку, они двинулись в след за птицами, не успели выбраться, как увидели возвращающихся гвардейцев, преследующих их ежей и индюшек.

– Я и Джонатан решили не мешать им, отбежали в сторону, а потом заглянули вниз. Птиц внизу уже не было, зато были запершиеся в камерах полуголые мужчины и этот ваш Сэгхарт. Я схватила Джонатана и потащила за собой, но тот стал упираться.

Просто она забыла, что этот упырь ему вроде как родственник. Если бы не он, то Лира бы наверняка сбежала.

– Не успели мы сделать и десяти шагов, как он появился рядом, взял его и меня за ухо…

Ей не хочется вспоминать и упоминать о том с каким презрением он выдохнул: «Опять вы! Все никак не угомонитесь!» С чего он взял, что ей есть до него хоть какое-то дело?

– Дальше вы все знаете. Так я имела честь познакомиться с вами ваше величество.

Король воспринял мою заминку по-своему.

– Можно просто Лайнелл.

Лира с благодарностью улыбается ему. Не обращение к нему вводит ее в ступор, а понимание, что нужно делать что-то. Признаваться? Не покрутят ли они у виска? Притворяться дальше? Она всегда знала, что актриса из нее так себе. Все не так, не правильно, дико и не правдоподобно.

– Куда же делась ваша палочка?

– Ваш Сэгхарт забрал ее, перед этим наорав на Джонатана. Мне пришлось заступиться за него и сказать, что все происходящее моих рук дело.

Не передать словами каким уничижительным взглядом он наградил ее. Гад!

– О, да. Это можно считать оружием!

Она не станет спорить с ними в их рассуждениях. Ее одолевает дремота и она уже несколько раз проглотила напрашивающийся зевок.

– Пожалуйста, – раздается позади нее едва-едва знакомым голосом.

На стол перед ней падает соломинка. Лира смотрит на это с равнодушием. Даже тот факт, что она не могла взяться из ниоткуда не тревожит ее. Она забирается в кресло с ногами, запахивая их легкой накидкой.

– Я обезвредил ее.

Мужчины рассматривают соломинку. Сначала ее берет в руки Траубе, вертит и даже взмахивает, передает королю, тот тоже пытается сделать что-то.

– Все было так она рассказала нам?

– Да, но веселого в этом было мало.

Лира хмыкает, слушая голос из-за спинки. Этот Сэгхарт отчего-то не спешит показываться. Стыдно ему что ли? Вряд ли. Сначала лапает, обвиняет и орет при всех…

– Вот только кое-кто забыл рассказать, что чуть было не прибил меня, попытавшись надеть кастрюлю с какой-то крас…

– Вот только кто-то не рассказывает, что чуть было не прибил меня, попытавшись надеть на голову кастрюлю с какой-то красной бурдой! Да к тому же кислой!

­– Ей это удалось?

Лайнелл и Генрих продолжают смеяться, но теперь гораздо тише и все больше прячут хохму в кулаки. Лица у них двоих счастливые, раскрасневшиеся и мокрые от слез. Такими он застал их.

– А сам-то ты как думаешь? – бросает Эверт не без недовольства.

Он перегибается через кресло, собираясь сказать этой девице все что думает о ее проделках и безответственности. Ладно, Джонатан! Он – ребенок, которого нужно высечь, делать это неделю и не переставая, но она! Взрослая ведь и мозгов должно быть побольше!

– Куда же ты дел ее? – интересуется Лайнелл, куда спокойнее, наконец вытирая свое мокрое от смеха лицо.

Эверту некому высказывать свое недовольство, претензии и замечания. Девчонка спит, подтянув ноги и запахнувшись в шелковый халат с изображенными на нем фламинго.

– Никуда. Успел отскочить. Варево ухнуло вниз.

– Тихо, Темнейшество, – просит его Лайнелл, вспомнив не самое любимое из прозвищ сэгхара. – Разбудишь ведь.

Эверту кажется, что она притворяется, но пульс и дыхание говорит об обратном.

– После кофе?

Эверт поднял чашку, понюхал напиток, передал его Траубе. Это он у них специалист по ядам, гнусным и подлым моментам. Но тот только кивнул в ответ, вернув емкость на блестящий, как новехонькое зеркало поднос.

– Это он. Не сомневайся. Я попробовал его первым.