Я вначале не врубаюсь, потом мгновенно доходит, о чем это он. Хирург что-то еще говорит, но я его уже не слышу. И даже не вижу. Я вижу пустые, будто нарисованные глаза на ее лице, цветастый сарафан, безымянный палец с оторванной фалангой… И неожиданно для себя бью Хирурга по лицу.

Он перекатывается через стол, увлекая за собой и тарелки, и колбы, и даже металлический ящик Паутиныча. Грохот и звон заполняют комнату. Я смотрю на происходящее как бы со стороны, и – как постороннему – мне интересно, что будет, когда Хирург поднимется. Злости на него нет, она исчезла сразу после удара. Есть легкое сожаление: больше не будет повода ходить к Паутинычу. Но я ведь могу и без повода. Поверхность стола теперь практически пуста, только на дальнем углу чудом удержался какой-то пузырек с длинной формулой на этикетке.

Хирург поднимается. Его свитер густо обсыпан блестками битого стекла. Из левой ноздри неспешно сочится кровь. Мельком взглянув на меня, он идет к тумбочке, достает бинт, с хрустом отрывает полосу, смачивает из какой-то пробирки и, запрокинув голову, прикладывает к носу.

– Спирт будешь? – спрашивает Хирург гнусаво.

11 октября 1943 года. Позиции 1078-го стрелкового полка

Высказав все, что у него накипело (а судя по выражениям, процесс кипения происходил долго и со свистом), полковник Мощин велел мне собираться и вышел из палатки. Я быстро покидал свои немногочисленные пожитки в мешок, еще раз на всякий случай проглядел тумбочку…

– Фуражка на стойке! – донеслось снаружи.

Точно! Чуть не забыл. Забрал фуражку и лихо выскочил на улицу. Слишком лихо, надо признать, – перед глазами поплыли белые пятна, земля чуть завалилась на сторону и нехотя выровнялась. Я отвернулся – вроде как прикуриваю, а сам незаметно стер выступивший на лбу пот. Поосторожнее надо.

– Пошли, контуженый, – буркнул шеф.

И, не дожидаясь, решительно двинулся в проход между палатками. Я огляделся – к сожалению, товарища военфельдшера, а попросту Леночки, нигде не было видно. Ладно, потом забегу – это знакомство я твердо решил развить. Сейчас надо нагонять грозное начальство. А оно взяло такой резвый темп, что нагнать получилось только на лесной тропинке.

Некоторое время шли молча. Я наслаждался погожим деньком: солнце било сквозь поредевшую листву березняка, вкрадчиво щебетали птицы, поскрипывали полковничьи сапоги…

И все-таки куда это он так навострился? Сутулая, наискось перечеркнутая ремнем портупеи спина казалась сейчас еще более сутулой и какой-то беззащитно-жалкой. Я поднажал, заглянул в лицо: красные от бессонницы глаза, папиросу сжевал почти до половины гильзы, идет, по сторонам не смотрит, спешит… Явно спешит. Что-то случилось.

– Случилось! – Федор Степаныч выплюнул окурок. – Но тебе, как я понимаю, и без нас есть чем заняться? Вчера на лодках катался, сегодня с медсестрами кокетничаешь…

– Какие медсестры, шеф? – фыркнул я.

– Какие? Фигуристые! С косой до пояса.

Сука Минаев! И надо было ему заявиться, когда она рядом была…

– Сан Саныч наябедничал? – поинтересовался я.

– Ябедничают в детском саду. А мне докладывают. И не только об этом. Сегодня ночью произошло очередное нападение. Да, именно очередное. Пока ты штурмовал позиции врага, эта тварь угробила еще одного советского человека. Понял?

– Тварь? Она была одна? Ее видели?

Я нагнал шефа, пошел рядом, цепляя боком кусты. Вроде бы и не за что, но стало стыдно. Можно подумать, что, если бы я не пошел за языком, смог бы предотвратить…

Тропинка вывела нас на штабную поляну, до краев заполненную солнцем. Здесь было тихо, в серой пыли безлюдного плаца рылись какие-то визгливые пернатые козявки, у противоположной опушки вокруг двух полуторок лениво копошились чумазые механики.

Но все это я углядел лишь мельком – шеф снова свернул в лес, и я понял, что мы, судя по всему, идем на позиции. Эта тропинка была пошире, тут даже явственно проступали колесные колеи. Я снова нагнал командира.

– Подробности будут?

– Может быть, тебе лучше в разведроте остаться? – с наигранной озабоченностью спросил Мощин. – Будете по ночам воровать у фюрера немцев. По одному. Или даже по два. На том берегу их человек шестьсот. Если каждую ночь плавать, меньше чем за год всех перетаскаете. А?

– Шеф, я же серьезно.

– И я серьезно! – сорвался на крик полковник. – Я очень серьезно!

Он внезапно остановился и полез за папиросами. Когда шеф влетел в госпитальную палатку и с порога принялся крыть меня матом, я понял, что он очень зол. Но сейчас, глядя, как он нервно ломает спички, пытаясь прикурить… Он испуган, понял я. Серьезно испуган. Пару лет назад к нам в Управление пришли с Лубянки. И Федор Степаныч, тогда еще никакой не шеф, а один из руководителей отделов, сидел у себя в кабинете и точно так же, ломая спички одну за одной, пытался прикурить. И точно так же, как тогда, я заботливо забрал у него коробок.

– Что случилось, батя? – спросил вполголоса, протягивая прикрытый ладонями огонь.

– Пошли, сам увидишь, – так же негромко ответил он, наклоняясь к спичке.

И мы опять зашагали по лесу. Перед самыми позициями, когда уже показался первый бревенчатый блиндаж, Мощин повернул на малохоженую тропку, игриво петляющую меж деревьев.

Тропинка спускалась к реке параллельно правому флангу. Здесь росли сосны, высокие и стройные, ветви начинались высоко над землей, мы двигались как сквозь колоннаду. Солнечные лучи, будто подчиняясь геометрии этого леса, ложились наискось меж стволов ровными желтыми полосами. Под ногами мягко пружинил ковер из многолетней слежавшейся хвои. Пахло смолой с легким привкусом дыма. Монотонно и размеренно куковала кукушка.

Лес закончился метрах в десяти от заросшего ивняком берега. Вид этих зарослей вызвал болезненные воспоминания о ночной авантюре, но особо мучиться раскаянием мне не дали – от ствола отделился приземистый солдат, в котором я с неудовольствием распознал сержанта Минаева.

– Здравия желаю, товарищ лейтенант, – поздоровался он.

Но хамский его тон прошел по краю сознания. Потому что метрах в пяти от опушки, на солнцепеке, я увидел тело. Оно лежало рядом с тропинкой, в густой траве, сама же тропинка целеустремленно ныряла в прибрежные кусты. И снова меня кольнула неприятная ассоциация: сюда явно ходят за водой.

Я замер на месте. Внимательно осмотрел тропинку. Их тут было даже две, по одной мы пришли, другая выныривала к опушке со стороны позиций, примерно возле мертвеца они соединялись в одну. Следов не было: земля твердая как камень.

Труп лежал на животе, головой по направлению к реке. Гимнастерка на спине разорвана почти на две части. Поза была не то чтобы неестественная, но какая-то странная – руки-ноги растопырены в разные стороны, будто он прыгнул в эту траву, как на мягкую перину.