– В Ельск, в морг, – приказал Мощин. – Главврача предупредить о полнейшей секретности.

Санитары резво бросились вверх по тропинке, мы неспешно тронулись следом. Минаев принялся строить теории, объясняющие состояние обнаруженного тела с научной точки зрения, но я не слушал. Я вспоминал свой «доклад» лейтенанту Андрееву об убийствах на станции «Янов» и его вопрос «Высосанных досуха не было?». Я тогда не понял, принял за какую-то изощренную шутку, армейский фольклор. Эх, Андреев, Андреев, как бы я хотел еще раз с тобой поговорить, только теперь уж без этой стекляшки в моем кармане…

– Так тебе твой «язык» нужен? – спросил шеф, когда мы вышли к расположению.

– Да, есть к нему пара вопросов.

– Саша, приведи, – попросил Федор Степаныч.

Минаев убежал, а мы пошли в землянку попить кофе. Сема встретил меня, как будто год не виделись, даже приподнял, обнимая. А я смутно чувствовал, что и довоенные убийства на Янове, и труп фельдфебеля, и сегодняшний «обезвоженный» солдат – связаны между собой. Прежде всего, конечно, местом действия. И странностями повреждений на телах. Но не только этим. Это – на поверхности. А было тут еще что-то в глубине, что-то такое, чего нащупать пока не получалось.

На Янове рабочие были растерзаны будто бы дикими зверями, но при этом челюсти у зверей были человечьи. Сила только была нечеловеческая: вагон-теплушка, где жила бригада, буквально разнесли на щепки, и конечности у жертв вырвали, что называется, с мясом.

Глок был убит из неизвестного оружия, оставляющего в теле идеально ровные отверстия диаметром пять сантиметров.

И этот наш сегодняшний солдат. Действительно, по меткому выражению Андреева, высосан досуха. Еще след этот когтистый. Я уверен, что Мощин снял с него слепок. И слепок этот подошьет к рапорту. Пусть в Москве разбираются, что за зверь. Да и вообще…

В землянку с шумом ворвался высокий худой фашист и встал посреди помещения с надменно заложенными за спину руками. Был он немолод, плешив, с густыми рыжими бакенбардами и крючковатым носом, серая полевая форма СС порядком потрепана и местами даже порвана, сбоку на ляжке темнело пятно, в котором я распознал засохшую кровь.

Вслед за фрицем зашел Сан Саныч, демонстративно протирая руки.

– Прошу любить и жаловать, – сказал он. – Карл Нойман, унтершарфюрер СС.

Услышав свое звание, Нойман вытянулся и сделал попытку щелкнуть каблуками. Нижняя часть лица его была покрыта, как налетом, рыжей щетиной, в глубоких складках по бокам носа виднелась грязь, а в светлых до белизны глазах застыло знакомое выражение пойманного с поличным вора.

Я отставил кофе, к которому даже не притронулся, и поднялся навстречу немцу.

– Товарищ лейтенант, если вам нужен переводчик, то я готов помочь, – сказал Сан Саныч.

– Товарищ сержант, – ответил я в тон. – Я не нуждаюсь в ваших услугах, потому что владею немецким в совершенстве.

Соврал, конечно, но моих знаний немецкого вполне хватит, чтобы расспросить фашиста об интересующих вещах.

– Пошли! Комм, комм! – Я развернул немца к двери и толкнул в спину.

– Возьмите, пожалуйста.

Минаев протянул мне ключи от наручников. Наручники скорее всего были его – кому из нас пришло бы в голову тащить что-то подобное на войну? Надо будет эти кандалы ненароком потерять. Пусть не выделяется из коллектива, пользуется веревкой.

Немец, поднявшись из землянки, хмуро поинтересовался, куда его ведут. Я указал направление и толкнул фашиста. Он удрученно двинулся вперед, и я машинально отметил схожесть его фигуры с фигурой шефа.

А ведь не могли окопные фрицы не интересоваться, что там происходит в Чернобыле. Сидят на позициях, со скуки маются. Обстрелы по расписанию вряд ли можно назвать войной. Наверняка какие-то догадки есть. А может быть, нашелся кто-то, кто не смог пересилить любопытства и сбегал посмотреть… Лучше всего захватить кого-нибудь из тех чернобыльских «инженеров», но эта задача вряд ли выполнима.

– Здравия желаю, командир! Молодец, что целый!

Сержант Коваль сидел перед входом в блиндаж на бревнышке и точил нож. Лезвие было необычной, очень хищной формы и даже с мелкой пилкой на обухе – ни разу не видел такого, хотя за время работы в МУРе собрал целую коллекцию.

– Никак нашего фрица привел?

Коваль поднялся навстречу, пожал мне руку.

– Ну да, весь день просился к нам. Говорит, хочу к тем милым людям, что ночью катали на лодке и дали пострелять из настоящего автомата.

– Вот! – поднял палец Коваль. – Зверь, он тоже доброту чувствует.

На звук голосов из блиндажа вылез еще один герой победоносного рейда, Мамажан Нурбаев, и тоже с ножом в руке. У него нож был обычный – среднестатистическая финка. Судя по всему, солдат только что проснулся: вся его щуплая фигурка была как-то скособочена, гимнастерка расстегнута, а черные короткие волосы торчали в разные стороны.

– Шешен амы! – Узкие глазки Нурбаева удивленно распахнулись. – Собак фашистский! Зачем живой, а?

– Мамай, ты иди, ладно? – поморщившись, попросил Коваль.

Нурбаев обиженно насупился и скрылся в блиндаже.

– А действительно, зачем ты его привел?

– Надо кое-какие сведения узнать. Думаю, от них будет зависеть наше следующее задание.

Я угостил сержанта папиросой и уселся на бревнышко, жестом пригласив его сесть рядом. Карл Нойман стоял напротив нас, как двоечник перед строгими учителями.

– Спасибо тебе, кстати, что из речки вытащил, – сказал немного смущенно.

– Спасибо не булькает, – отмахнулся Коваль. – Так что ты от фрица-то хотел? Думаешь, он знает что-то такое, что мои бойцы еще не разведали?

Говорил сержант вроде бы шутливо, но я почувствовал в его словах нечто наподобие ревности. И решил на этом сыграть:

– А ты знаешь о Чернобыле?

– Чего? – вытаращился на меня Коваль.

– Чернобыль. Поселок. На той стороне реки.

– Ничего там нету! – уверенно заявил Коваль. – Пустой он.

– А вот и есть! – заявил я. – Там работают какие-то берлинские немцы непонятной принадлежности. Что-то то ли роют, то ли строят. И нам нужно узнать, кто они и что делают.

– А откуда такие сведения? – Сержант озабоченно почесал массивный подбородок.

– Да вот он и рассказал. – Я кивнул на немца. – Говорит, лазают там какие-то, а что за люди и зачем – он вроде как представления не имеет. Начальство считает, что наш фашист скромничает. Посему имею приказ разговорить и, если понадобится, через членовредительство.

Немец уныло рассматривал окрестности, но я видел, что он внимательно прислушивается к нашему разговору, хотя по-русски наверняка не понимает.

– Слушай, давай-ка небольшой спектакль разыграем, – понизил голос Коваль. – Ты же ему не сказал, зачем сюда повел? Ну вот. Сделаем вид, будто нам приказали его повесить. Сейчас Мамая позову, он веревку возьмет, и вы его вон к тому дубу отведете… Пока Мамай петельку прилаживает, ты ему расскажи, что за отказ сотрудничать приказано его в расход. Думаю, сразу придете к взаимопониманию.