Я отмахиваюсь, мол, не стоит благодарности, не сводя глаз с мужчины, присевшего у моих ног. Открывая ему дверь, я видела окутавший все туман, слышала лай, далекий, как сквозь вату.

Всего четыре часа, но свет уже меркнет. Сколько раз я делала это с Ришаром, вот здесь, на этом диване, и с Робером, и с тем скрипачом, и еще не помню, с кем, за все эти годы?

– Оп-ля, вот она! – восклицает он, высоко подняв пресловутую цепочку и улыбаясь от уха до уха.

Моя промежность находится почти на уровне его носа – примерно в метре. Конечно, я не ошиблась с пеньюаром на этот раз, на мне длинный, но я предусмотрительно распахнула полы. Я жду. Он по-прежнему улыбается и стоит неподвижно. Я поднимаю глаза и любуюсь ломаной линией заснеженного леса в синеве сумерек, потом, решив, что отмеренное время истекло, отворачиваюсь и иду к двери.

– Ирен ушла от нас сегодня утром, – сообщаю я. – Простите, что ничего вам не предлагаю, Патрик, но мне надо побыть одной. Поцелуйте от меня Ребекку, пожалуйста.

Он встает, на миг пошатывается, словно под натиском осаждающих его противоречивых чувств, но смерть Ирен, похоже, пересиливает, и он ретируется, неловко извиняясь, целует мне руки, но уже слишком поздно, если он думает теперь о том, о чем думала я меньше минуты назад, увы, начисто улетучившемся из моей головы, – эти порывы не бывают по заказу.

Наши офисы закрыты с Рождества до Нового года, и я использую эти несколько дней, чтобы заняться всем этим ужасом – похоронами и разбором ее вещей.

Потерять мать в праздники особенно тяжко, потому что похоронные службы работают с ленцой и к боли утраты добавляется это странное чувство лакированности, нереальности, остановившегося времени, оцепенения, делающее уход той, что носила вас во чреве, еще более страшным и непостижимым.

Ральф обещает мне освободить квартиру до конца января. Это еще далеко, но я ничего не говорю, я понимаю, что он не может съехать в одночасье, и соглашаюсь – мы договариваемся, когда я смогу зайти на неделе, не слишком его побеспокоив, чтобы начать разбирать вещи Ирен и складывать их в коробки.

Я быстро окидываю взглядом квартиру, чтобы, говорю я ему, представить себе ожидающий меня фронт работ. Также упоминаю о похоронах, сообщаю день и час, на случай если он решит на них присутствовать.

Я его обидела. Как я могла подумать, что он не придет на похороны Ирен, я просто плюнула ему в душу.

– Я только хотела сказать, что формально вы не обязаны, Ральф, но мы будем рады вас видеть, вы же знаете.

Я вдруг вижу в нем эту вспыльчивость, которой прежде за ним не замечала. Ришар говорит, что это его не удивляет, что он сразу это почувствовал, когда его увидел.

– Эта его натянутая улыбка о многом говорит. Наверняка он зануда.

– Да, ты прав. Но он спал с ней еще совсем недавно. Это что-то значит. Это тебе не дальний родственник. Он обнимал ее, целовал, прижимал к себе. Это в каком-то смысле жутко.

– Что жутко?

– Что жутко? Ну, не знаю, эта их связь, то, что он так хорошо ее знает, их разница в возрасте, их близость… Знаешь, что самое ужасное? Она хотела двух вещей. Хотела снова выйти замуж, а я ей этого не позволила. Наотрез. Вот первая. Вторая касается моего отца, она просила меня повидать его хотя бы один раз, пока не стало слишком поздно, пока он окончательно не потерял рассудок. Я отказалась. Что ты об этом думаешь? Итог не самый оптимистический, не правда ли? Я думаю, что Ральф, возможно, был последним, кто доставил ей удовольствие, во всяком случае, если это не он, то, конечно же, и не я, и мне от этого безумно стыдно и ужасно грустно.

Мы ходим между выставленными надгробиями, смотрим гробы. По другую сторону шоссе прокат катафалков, линялые рекламные полотнища полощутся в сером небе. Ришар держит меня под руку. Надеюсь, до Элен скоро дойдет, что далеко не все выяснено между нами, и она сорвется. И вот увидите, все взгляды снова обратятся на меня, мое поведение подвергнут критике. Как будто я принуждала его делать что бы то ни было, как будто заставляла меня сопровождать. Я думаю, он знает, что делает. А если не знает, мне первой его жаль.

Тем не менее я рада, что он со мной, потому что голова у меня идет кругом и я не способна выбрать, решиться на ту или иную модель с той или иной обивкой и умоляю Ришара, чтобы он занялся этим сам и выбрал лучшее, а я выйду подышу воздухом и даже выкурю сигарету.

Погребение назначено на четверг. Небо белое, падают редкие снежинки, кружат от малейшего ветерка, скользят по блестящей полированной крышке гроба. Ришар и Венсан стоят по обе стороны от меня, готовые помочь, если мне станет дурно, мне не надо беспокоиться, что поблизости нет стула на случай, если ноги меня не удержат, я в хороших руках.

Я не выдерживаю до конца, не хватает духу. Я не могу видеть, как опускают гроб в могилу, но и не хочу нарушать ход церемонии, я делаю всем знак, что все в порядке, что мне никто не нужен, и направляюсь к выходу. Делаю несколько шагов и теряю сознание.

Я прихожу в себя поодаль, на скамейке, которую освободили для меня. Я не удивлена. Удар был жесткий. Распорядитель церемонии, который всякого насмотрелся, советует мне съест кусок сахара – у меня это уже третий обморок с начала недели. Я сажусь. Успокаиваю склонившихся надо мной. Я, говорят они, белая как лист бумаги. Да, наверно, но мне уже лучше. Это было тяжелое испытание. Все мы считаем себя сильнее, чем мы есть, вот и результат, говорю я. Жизнь всегда поставит вас на место.

Патрик вызывается отвезти меня домой – меня объявили неспособной вести машину и пригрозили привязать к заднем сиденью, если я буду упорствовать в своем намерении сесть за руль после демонстрации самоконтроля, которую я им устроила, упав среди могил, как последняя слабачка.

Я в довольно мрачном расположении духа и тысячу раз предпочла бы вернуться домой одна и не произносить больш ни слова до следующего утра, но они почти несут меня к машине, усаживают, пристегивают ремень, наклоняются к окну, прося меня сидеть смирно, – я избегаю похотливого взгляда Робера, который стал наказанием и источником тревоги, – вплоть до новых распоряжений.

– Не надо со мной разговаривать, – прошу я, когда он трогается с места. – Спасибо.

Мы едем вдоль набережных, пересекаем Сену, потом лес, я не смотрю на него и не произношу ни слова, он тоже никак себя не проявляет, спокойно ведет машину под мелким снежком, который начинает заволакивать небо.

– Нам повезло, – говорю я.

– К ночи обещают шквалистый ветер. Надо будет закрыть ставни.

Я киваю. Не сказать, чтобы его общество было мне неприятно, но говорить тяжело. И, честно говоря, он меня раздражает. Это вечное несовпадение со мной, все у нас не в лад.

Мы подъезжаем, и я не жду, выхожу сразу.

Я уже у двери, а он так и не тронулся с места. Теперь, когда я лучше знаю, что такое Ребекка, я к нему милосерднее. Спекулировать на цене сырьевых ресурсов или разрабатывать новые финансовые системы – это, конечно, не требует исключительных человеческих качеств или особо тонкой души, но можно ли пожелать кому-то делить свою жизнь с такой женщиной, как Ребекка?