Я буду отправлять лучшие наши товары за моря из воды и моря из песка и буду получать взамен не только богатства народов, но и ученых, ремесленников из далеких земель, чтобы те познакомились со сказочным царством Сабы.

И придет день, когда поэты и астрономы украсят мой двор столь же ярко, как украшают его серебро и золото. Мы будем обмениваться знаниями с земледельцами знаменитых полей Египта, с математиками Вавилонии, каменщиками Финикии, ткачами Хидуша. Объединение было отличительным знаком моего деда, почитание Алмакаха было делом жизни моего отца. Знания и учения станут моими отличиями.

— Ты должна сделать меня красивой, — сказала я Шаре в тот вечер. Она рассмеялась, и я поразилась ломкому звуку — я не слышала ее смеха ни разу со дня моего возвращения. Годы моего отсутствия не были к ней добры, они превратили мою подругу в суровое и отрешенное создание. Тонкие морщины паутинками растеклись от глаз, как каналы на пересохшей за зиму земле. Узкие руки, когда им нечем было заняться, метались и трепетали, как вспугнутые птички. Я не спрашивала ее о том, что случилось с ней после смерти матери, что ей пришлось пережить, да Шара и не стремилась рассказывать, кратко обмолвившись, что недолго была наложницей кого-то из прежних придворных. Я не сомневалась в том, что Хагарлат приложила к этому руку — истории о ее жестокости были бесконечны. Дважды благодарные молитвы Шары проникали в мои сны в те первые кошмарные недели после моего возвращения. Когда я пришла в себя, я предложила ей любую жизнь по ее выбору, и Шара решила остаться со мной.

— А может, заодно и солнце сделать ярче?

Она склонилась над моим ларцом с драгоценностями, выбирая браслеты, серьги и кольца до тех пор, пока руки ее не засияли от граней камней.

— Я не пушу тебя на пир в простых одеждах, которые ты так любишь. Я помню иную Шару. Нет, ты наденешь платье из моего гардероба, и я подберу тебе сандалии и украшения. Даже низшие рабы Сабы будут одеты в тончайшие ткани, показываясь на глаза эмиссарам и торговцам. А ты будешь выглядеть не хуже царицы любой из соседних стран. Рассказы о тебе они донесут до дворцов своих королей!

Краски схлынули с ее лица, и Шара уронила несколько украшений, не удержав их задрожавшими руками. Я бросилась к ней, обняла за плечи. Она дрожала.

— Шара, что случилось?

Она подняла на меня застывший взгляд.

— Пообещай мне одно, — сказала она. — Как моя молочная сестра, если не как моя царица.

Я моргнула.

— Все, что захочешь.

— Не отдавай меня прочь.

— Не отдавать тебя?

Впервые я едва не потребовала рассказать мне, что сотворила с ней Хагарлат. Какому мужчин она отдала мою подругу, что тот с ней делал — и где он сейчас, чтобы я могла отплатить ему за то, что сейчас у подруги подобный пустой взгляд.

Но вместо этого я взяла из ее рук украшения и отложила в сторону. Разняла ее сцепленные ладони и крепко сжала.

— Я никому тебя не отдам. Клянусь. Ты все, что осталось у меня в этом мире. — Я поцеловала ее и крепко прижала к себе. И когда моя ладонь погладила ее волосы, по сердцу скользнуло нечто яростное и зазубренное, чего я не ощущала даже с Макаром. С самой ночи моего возвращения мне хотелось подарить Шаре комфорт и безопасность. Но в ту ночь я увидела в ней женщину, которую использовали и отбросили в сторону. Вдову. Сироту. Измученного артритом старика. Она была земледельцем, который возделывал свое поле под обжигающим солнцем. Она была женщиной, умершей в родах. Жрецом, что смотрел в небо, пытаясь увидеть в нем знак от бесстрастного бога.

Я не могла охладить солнце или сделать землю более податливой. Я не могла отвратить смерть или заставить богов говорить.

Но я была ее царицей и могла защитить ее. Нет… я могла куда больше.

Зерно, упавшее в мое сердце, пустило корни: я прославлю Сабу се науками — не только потому, что это мое наследие как царицы, но потому, что таким образом я смогу возвысить самых беззащитных ее людей. И однажды подобные Шаре женщины будут чувствовать только гордость, оказавшись в компании любого иностранного посла, и будут ощущать свое превосходство оттого, что родились в стране, где мудрость равна богатству.

Я отпустила ее, пораженная этой мыслью. И Шара теперь выглядела по-другому, не стала протестовать, когда я набросила расшитую мантию поверх ее платья, надела аметистовые браслеты ей на руку и унизала пальцы яшмовыми кольцами.

— Ты тоже все, что у меня осталось, — сказала она, и я подумала, что Шара выглядит как царица.

В ту ночь, когда передо мной открылись двери и музыка флейты и тамбурина коснулась моих ушей, я вошла в зал, битком набитый богатейшими купцами и торговцами Сабы. Все они прибыли сюда произвести впечатление на новую царицу своими успехами в дальних краях и экзотическими товарами. Но я сменила правила игры. И от меня не укрылось то, как вертятся их головы. Их взгляды метались по сторонам, с одного чуда на другое, как стайка птиц, летающих по саду.

Я попыталась представить себе, каким они видят представшее передо мной зрелище: фонари, доставленные из далеких шелковых земель, горели под потолком, словно сотня далеких солнц… Алебастровые светильники в виде крошечных домиков стояли на ступенях возвышения, витражные окошки пропускали свет, попадавший на гигантский серебряный диск за моим троном, и тот сиял оранжевым, как полная луна урожая.

В центре зала стоял длинный низкий стол, инкрустированный ляпис-лазурью и уставленный серебряными графинами с вином, кубками с вкраплениями ценной бирюзы. Жасмин и белые розы увивали огромные колонны зала, превращая их в благоуханные белые облака.

Вдоль дальней стены музыканты всех специальностей сияли золотом, словно боги. Сияло все, от их туник до их кожи. Даже длинные волосы играющего на лире мерцали золотом на свету.

Белые облачка чистейшего фимиама поднимались над большими бронзовыми курильницами, выкованными в форме горного козла и быка. Дымок струился из их ноздрей — идолы Алмакаха дышали жизнью.

Я подняла взгляд к светильникам над головой, собранным в созвездия вечернего неба, в Звездных Сестер, застывших в безбрежной ночи.

Вон там охотник. А вот звезда Пса, чуть больше, чем остальные.

Алебастровый зал стал поистине настоящим чудом.

От меня не укрылись пораженные взгляды придворных, когда я вошла: серебряные серьги стекали с моих ушей настолько тонкой филигранью, что она сияла живым дождем, золотые пластинки спускались от пояса до колен, а подолом моего платья служили две сотни павлиньих перьев.

Я оставила корону-полумесяц, заменив ее настоящим произведением искусства: серебристой головой горного козла, в глазах которого сияли гигантские рубины, а полумесяц на фоне солнечного диска крепился меж грациозных рогов.

Скрытая вуалью Шара вызвала немало полупоклонов от тех, кто не был уверен — не царица ли соседней страны стоит перед ними. Даже женщины, прислуживавшие мне в покоях, были одеты в платья из дорогой окрашенной ткани, на их шеях и запястьях мерцали яшма и египетский фаянс. И ни один придворный никогда не видел евнуха экзотичнее Яфуша, надевшего толстые золотые наручи.