и весь мир». Здесь, как это было с толкованием того же стиха из Втор. 33 в разделе 3, символическое использование мале для обозначения плеромы, связано с символизмом Торы, которая, с одной стороны, является бесконечным морем (согласно Иов. 11:9), но, с другой, также является высшей мудростью и источником, наслаждением всех существ — и даже самого Бога, как доказано в продолжении раздела 4 с помощью выражения, взятого из древнего мидраша о Притч. 8:30. Похоже, что древняя гностическая терминология, переданная через неизвестные нам источники или контексты, со временем стала непонятной и подверглась повторному перетолкованию через применение её к Торе.

Эта изначальная полнота, которой наслаждаются все существа и сам Бог, снова обсуждается в разделе 14, где мы находим другой образ мифического характера, который также проявляет удивительные связи с плеромой. Тот факт, что этот образ появляется уже глубоко перетолкованным в следующем разделе 15, предполагает, что раздел 14 содержит особенно древний материал, миф, «осторожно вставленный в систему, к которой изначально не принадлежал»[118].

В начале раздела 14 мы читаем в цитате (из Берешит Рабба), что ангелы были созданы только на второй день, чтобы никто не мог сказать, что Михаэль простёр вселенную к югу от небесного свода, Габриэль — на север, а сам Бог задал её меру в середине. Чтобы избежать такой ошибки, Бог говорит о Себе (Ис. 44:24): «„Я 1осподь, Который сотворил все, один распростер небеса и Своею силою [ме»итти] разостлал землю" — кто мог быть со мной, ведь текст говорит [кто со мной] ми»ит-ти». Процитировав эту древнюю агаду, книга Бахир продолжается так, словно она просто воспроизводит более полно источник мидраша:

Это я посадил это «древо», чтобы целый мир насладился им, и [этим древом] покрыл Всё, назвал его «Всё», ведь от него зависит Всё и из него исходит Всё; все вещи нуждаются в нём и смотрят на него и жаждут его, и из него вылетают все души. Я был один, когда создал его, и ни один ангел не может подняться над ним и сказать: я был здесь до тебя, ведь когда Я простёр мою землю, когда я посадил и укоренил это древо и дал им насладиться друг другом [древу и земле] и сам насладился ими — кто был здесь со мной, кому я мог бы доверить эту тайну?[119]

Космический образ этого древа как источника душ доказывает, что невозможно истолковать этот отрывок как указание на Тору как древо жизни. Это космическое древо, которое Бог посадил до всего остального на «его земле», это последнее слово, возможно, символизирует в данном контексте сферу, в которой укоренено древо миров. Но в разделе 15 притча о древе уже наложена на обстановку всего сада (а не одного древа), где царь пожелал посадить древо, сначала выкопав воду и найдя источник, который будет его поддерживать. «Только тогда он посадил древо, и оно осталось живо и принесло плод, и его корни разрастались, потому что оно постоянно омывалось водой из источника». Источник в этом отрывке, вероятно, тот же, что в разделе 4, где «полнота» благословения Бога связывается с Торой. Возможно, здесь мы уже имеем особую связь с одной из тварных сил, а именно, с Софией или хокмой. Однако, в разделе 14 мы сталкиваемся не с искусственно суженной притчей, в которой древо нуждается в источнике, а с гностическим образом, представляющим плерому. На самом деле, среди валентиниан всё (по-гречески: to pan, to holon) — это одно из самых распространённых обозначений плеромы и области эонов[120]. В самом деле, отрывок в недавно обнаруженном Евангелии Истины читается как параллель нашему отрывку из Бахир: «они открыли ... в себе ... Отца, Совершенного, создавшего Всеобщность ... внутри него — Всеобщность, и Всеобщность нуждалась в нём» и далее: «ибо в чём же нуждалась Всеобщность, как не в знании об Отце»[121]. Схожим образом в недавно опубликованном Евангелии от Фомы Иисус говорит о себе: «Я — всё: всё вышло из меня»[122]. Эта идея, также встречающаяся среди поздних испанских каббалистов, что души приходят из этого космического древа и, на самом деле, являются его плодами, уже присутствует в гнозисе симониан, который, как часто отмечали исследователи, в сущности, был еретической формой иудео-синкретического гностицизма[123].

Следы этой идеи о древе жизни как космическом древе, которое растёт между небесным Эдемским садом и земным раем и по которому души праведных восходят и нисходят как по лестнице, также сохранились в Мидраш Конен, который отражает многие размышления древней Меркабы и берешит. В Бахир этот же мотив, очевидно, используется и в дальнейших отрывках (разделы 71 и 104); отрывок в разделе 14 заходит гораздо дальше, поскольку содержит неприкрытый образ древа душ. Потому ясно, что среди источников, на которых основана окончательная редакция Бахир, были древние фрагменты открыто мифического характера.

Используя образ насаждения космического древа, текст описывает творение изначального эона. Этот эон, мне кажется, содержит не только нечто от плеромы гностиков, но и также предполагает некоторые отношения со странными космогоническими отрывками в Славянской Книге Еноха (I в.н.э.), где упоминается как раз такой изначальный «великий эон». Этот эон носит необъяснимое название Адоил; предполагаемая этимология «эон Бога», в любом случае, будет очень плохим ивритом[124]. Что Славянская Книга Еноха знает об этом великом и загадочном эоне в двух местах, которые прямо рассматривают один и тот же мотив, но частично противоречат друг другу? Бог, одиноко царящий в изначальном свете [125] и проходящий через него, призывает Адоила из глубин (небытия?). Из его живота затем (гл. 11) «родился», как если бы отличный от Адоила, «великий эон его, который производит всё творение», что, вероятно, следует читать: «великий эон, производящий всё творение». Потому этот эон появляется как довольно близкая параллель к изначальному свету, ор гануц древней Агады, который предшествовал остальному творению, и он похожим образом связывается здесь с экзегезой Быт. 1:3 и творением престола. Загадочные камни, которые Бог прочно размещает в бездне, тоже должны быть как-то связаны со столь же малопонятной космогонической традицией эзотерической барайты (мишна, не получившая повсеместного и канонического признания), в которой слово боху в тоху вэ-боху Быт. 1:2 толкуется как «грязные камни, погружённые в бездну»[126].

Но в главе 17 та же идея выражается в новой, более резкой