Народное ликование 18 июля было не менее мощным, чем при вступлении в Москву самого Дмитрия. Армия звонарей неистовствовала. Народ восторженно вопил и падал наземь перед процессией. Представители всех чинов и сотен несли дары. Нищие были обеспечены щедрой милостыней. Патриарх Игнатий с архиереями отслужил по случаю "воссоединения царской семьи" торжественную литургию в Успенском соборе.

Царица Марфа Фёдоровна разместилась в кремлевском Вознесенском девичьем монастыре, где для неё были возведены новые роскошные покои, и содержалась, как сам Дмитрий Иванович, получая всё лучшее от дворцовых ведомств. "Почтительный сын" каждодневно навещал её, проводя в беседах часа по два и выказывая столько ласки и почтения, что закоренелые скептики вынуждены были признать его родным сыном Марфы Фёдоровны. Только получив благословение царицы, Дмитрий Иванович согласился назначить день своего венчания царским венцом.

30 июля 1605 г. патриарх Игнатий в присутствии Освященного собора, Боярской думы, дворян, представителей городов и сословий по традиционному обряду венчал на царство счастливо спасшегося от происков врагов "государя Рюрикова корпя". После службы в Успенском соборе церемония продолжалась в Архангельском храме. Дмитрий Иванович облобызан надгробия предков — великих князей — и вновь принял на главу шапку Мономаха от архиепископа Арсения Елассонского (настоятели Архангельского собора).

Начало нового царствования ознаменовалось щедрой раздачей чинов и наград. Особо милостив государь был к "своим родственникам Нагим", много лег страдавшим в тюрьмах и ссылке. Старший из них получил чин конюшего боярина — первого в Думе, трос других стали боярами. Чипы и имущество были возвращены оставшимся в живых после репрессий Годунова представителям видных родов: Черкасских, Романовых, Головиных и прочих. Удаленный Борисом от дел думный дьяк Василий Яковлевич Щелкалов вместе с Афанасием Ивановичем Власьевым были удостоены невиданной для дьяков чести — пожалованы в окольничие (второй чип в Думе после бояр).

Патриарх Игнатий с митрополитами, архиепископами и епископами был приглашен постоянно участвовать в заседаниях Думы. Это давало архиереям возможность оказывать влияние не только на принятие важнейших государственных решений, но и на текущее управление страной. Ни один из архиереев не отказался от этой чести, включая авторитетнейшего старца, митрополита Казанского Гермогена, будущего несгибаемого патриарха — победителя Смуты.

Для архиереев и знати, казалось, наступили благословенные времена. Дмитрий Иванович сам приглашал влиять на него, каждый будний день старательно обсуждая текущие дела в Думе и внимательно выслушивая выступающих. Самодержец старался пресечь волокиту и взяточничество в приказах, обуздать беззаконие воевод (вплоть до Сибири), по средам и субботам самолично принимал жалобы подданных. Царь бывал резок, но нс расправлялся с несогласными, а спорил с ними; к духовенству же был весьма почтителен.

Это было так непривычно, что в Москве множились слухи, будто на престоле сидит самозванец. Их распространение связывали с мягкосердечием государя к Василию Шуйскому, который вместе с братьями был прощён, не достигнув места ссылки, и получил назад чины, имущество, место при дворе. Роковое решение о прощении клеветника государь принял из принципиальных соображений. "Есть два способа удерживать царство, — говорил государь, — один — быть мучителем, другой — не жалеть добра и всех жаловать… Гораздо лучше жаловать, чем мучительствовать!"[35] И действительно, Дмитрий Иванович был щедр: велел выплатить все деньги, взятые государями взаймы со времён Ивана Грозного, удвоил жалованье служилым людям, подтвердил старые и дал новые льготные грамоты духовенству, раздал дворянам немало государственных и дворцовых земель.

С воцарением Дмитрия Ивановича прекратилось страшнейшее бедствие — гражданская война, шедшая в стране уже более двух лет. Даже с сохранявшимися островками неповиновения государь предпочитал решать дело миром. Наиболее острые требования участников народных волнений были удовлетворены. Первыми поддержавшие царя южные уезды были освобождены от платежа налогов. Там был запрещён сыск крестьян, сбежавших во время голода. Понимая, что нищие дворяне неизбежно будут разорять крестьян, царь резко увеличил владения дворян в Центральной России и вдвое повысил им денежное жалованье. Царь отменил кабальные записи на холопов с указанием нескольких пожизненных владельцев (отца, братьев, сыновей и т. н.). Это означало свободу примерно для четверти всех холопов. Дмитрий готовился, к удовольствию крестьян и хороших землевладельцев, восстановить выход крестьян в Юрьев день. Простые, "чёрные", т. е. платящие налоги, люди получили меньше всего. Но именно они продолжали верить в "доброго царя" и терпеливо ждали милостей от Дмитрия, тогда как церковные и светские собственники, спасенные государем от опасностей гражданской войны, относились к мягкому и милосердному самодержцу всё более пренебрежительно и неприязненно.

Царю не могли простить симпатий к иноземцам, ревниво отмечая каждый знак внимания, каждое пожалование подданным Речи Посполитой. Однако, вступив в Москву, он показал, что не намерен опираться на наёмников, сопровождавших его из Речи Посполитой, и отдал себя в руки россиян. Он сохранил привилегии стрельцов, несших охрану на стенах Кремля и улицах столицы. Он принял на свою службу западноевропейских наёмников, доверив им, вслед за Борисом Годуновым, функцию дворцовой стражи. Заносчивая шляхта и склонные к буйству литовские жолнёры (солдаты), не раз показавшие Дмитрию свою ненадежность, были скопом помещены на дворе, где обычно останавливались иностранные посольства, и жили в тесноте.

Недовольными оказались и многие польско-литовские магнаты, надеявшиеся обогатиться русскими деньгами, землями, расширить свое влияние в России и Речи Посполитой. Претендент на престол расплачивался за помощь векселями на огромные суммы, отнюдь не соответствовавшие вкладу заимодавцев в дело возвращения Дмитрия на "отеческий престол". Казённый приказ, рассматривавший предъявленные расписки Дмитрия Ивановича, в большинстве случаев отказывался оплачивать несуразные "долги". Даже такой влиятельный магнат, как Адам Вишневецкий, конюший претендента, получил в Казенном приказе отказ, что не улучшило отношения к московскому царю в Речи Посполитой.

Разговоры о том, что Дмитрий Иванович-де служит интересам нанявшего его чужого государства, были просто нелепы. На самом деле польский король и многие его приближенные пытались воспрепятствовать выступлению самозванца на Русь. В январе 1605 г его покинул даже главнокомандующий Юрий Мнишек. А вскоре сейм высказался за сохранение мира с Борисом Годуновым. Рассмотрев полученные тайным путем материалы сейма, архиереи и думные чины в Москве убедились в беспочвенности слухов о якобы поддержавшей Дмитрия Ивановича польской интриге[36].

Высказанные на сейме мнения показали: нельзя поднять Речь Посполитую на войну с Россией без экстраординарных событий. Понимая это, Дмитрий Иванович не замедлил показать, что не намерен считаться с обещаниями, которые вынужден был давать, будучи просителем в Польше. В отношении государственных границ самодержец был бескомпромиссен: ни пяди земли не могло быть отдано иноземцам! Боярам и иерархам пришлось несколько урезонить государя относительно сумм, которыми тот склонен был откупиться от старых обещаний, однако все согласились, что частью казны лучше пожертвовать во избежание конфликта с Речью Посполитой. Брак с Мариной Мнишек, хотя и пришёлся не по нраву русским фамилиям, имевшим дочерей на выданье, избавлял знать от опасности усиления одного из аристократических семейств. Кроме того, он сулил лучезарные перспективы в старой игре на шляхетских разногласиях, позволял надеяться если не на выбор московского государя королем польским, то на прочный союз с Великим княжеством Литовским.