нужен был отдельный, менее открытый мир. Пришло время ему пройти через последнюю дверь, все еще открытую для него.

Джефф вступил в армию Соединенных Штатов в январе 1979 года. Я сам отвез его на призывной пункт. Я уже поговорил с сержантом-вербовщиком и договорился о собеседовании. По дороге Джефф казался смирившимся, хотя и не совсем грустным. Оказавшись на призывном пункте, он словно на автопилоте заполнил необходимые бланки.

К концу января Джефф ушел. Мы попрощались там же на призывном пункте. Он казался напуганным – больше чем когда-либо. Он знал, что теперь его ждет совсем другая жизнь, более суровая, более требовательная. Это был бы образ жизни, который не допускал бы ни одной зависимости – ни алкоголизма, о котором я уже знал, ни другой, более темной и гораздо более кошмарной, которую Джеффу удалось полностью запереть в себе.

Я не видел Джеффа шесть месяцев. Когда я снова увидел его, в это преображение было трудно поверить. Джефф, которого я подобрал на автобусной станции в центре Акрона, разительно отличался от испуганного мальчика, которого я видел на призывном пункте. Этот новый, полностью обновленный Джефф был красивым, широкоплечим молодым человеком, который лучезарно улыбался, выходя из автобуса. Его волосы были коротко подстрижены, одежда опрятна и аккуратна. Возможно, что еще важнее, в его дыхании не было даже намека на алкоголь. Он пробыл у нас с Шери не более пары недель. Впервые в своей жизни он, казалось, стремился быть полезным. Он помогал мне колоть и складывать дрова. Он сгребал листья и подбирал упавшие ветки. Когда мы не работали, мы играли в теннис или готовили на улице. На гриле он готовил гамбургеры и стейки. На протяжении всего этого у него была яркая, уверенная в себе улыбка.

А неподалеку, на вершине холма, в ливневой канализации лежало расчлененное тело его первой жертвы, все еще не тронутое и не обнаруженное. Никто бы не опознал в аккуратном и жизнерадостном молодом человеке, который сидел напротив меня за ужином, с гордостью рассказывая о своей службе в армии, жестокого убийцу.

В течение всех двух недель, что Джефф оставался с нами дома, я видел только положительные изменения, произошедшие с ним: то, как свободно он говорил, как его глаза смотрели на меня с неожиданной открытостью. Я мог вспомнить угрюмую фигуру, которая сутулилась в моей гостиной и угрюмо тащилась в свою комнату, и я позволил себе думать, что того Джеффа выправила суровость армейской подготовки.

Две недели побывки закончились быстро. Все прошло в веселой и непринужденной атмосфере. В последний день я отвез его на автобус до Кливленда. Оттуда ему предстояло отправиться в Германию. На этот раз Джефф сидел на пассажирском сиденье, подняв голову и твердо посмотрев в глаза. Весь страх и ужас, которые я видел при нашем расставании, исчезли. Когда мы приехали, он обнял меня и вошел в автобус. Автобус тронулся, а он махал из окна рукой на прощание.

В течение следующих двух лет мы получали мало писем. Шери часто писала ему, присылала фотографии дома, сада, всего, что у нас происходило. Но Джефф никогда не был большим писателем, и меня не удивило, что мы получали от него мало писем. Еще он звонил один или два раза.

Казалось, ему все нравится. Я уверил себя в том, что где-то в Германии «новый» Джефф жив-здоров и все еще работает над созданием достойного будущее для него самого. Когда я думал о нем, я видел его в военной форме, и я думал об этой форме как о спасении. Армия обеспечила структуру его глубоко неструктурированной жизни, и я надеялся, возможно, даже позволил себе поверить, что в этой структуре Джефф действительно нашел дом.

И вдруг, за три месяца до окончания срока его военной службы, на пороге моего дома появился солдатский сундучок Джеффа. Внутри я нашел его армейскую форму, куртку и брюки, казалось, все, что у него могло быть в то время, когда его призвали из армии. Не было ни записки, ни письма, ничего, что могло бы дать мне хоть малейшее представление о том, куда делся Джефф. Несколько дней спустя по почте пришли документы Джеффа об увольнении из армии. Там значилось, что Джеффа отправили в отставку с почестями, хотя кодовый номер указывал, что увольнение было произведено по определенной причине. В случае Джеффа этой причиной, как мы позже выяснили, был алкоголизм.

Но во всех этих бумагах по-прежнему не было никаких указаний на то, куда отправился Джефф. Его призвали в армию в Северной Каролине, но я понятия не имел, куда он мог отправиться после этого. Прошел еще месяц, прежде чем я узнал.

И вот однажды субботним утром зазвонил телефон. Это был Джефф. Он сказал, что звонит из Майами, штат Флорида. Он казался вполне счастливым. Он сказал мне, что работал в закусочной с сэндвичами и пиццей под названием «Саншайн Саб Шоп». Он добавил несколько деталей, и я не стал просить о большем. Теперь он был сам по себе, далеко, за пределами моей способности быстро добраться до него, если он попадет в беду. Я позволил себе думать о расстоянии с оптимизмом, как будто, просто держась подальше, Джефф взрослел. В течение следующих нескольких недель он время от времени звонил, его голос звучал отрывисто, разговоры были короткими, что не было чем-то необычным. Как-то он сказал мне, что сейчас живет с женщиной, нелегальной иностранкой, которая предложила ему деньги, чтобы он женился на ней. Мы, конечно, постарались его отговорить.

Последний звонок был связан с деньгами. Джефф снова был на мели, совсем на мели, и без возможностей заработать больше. Он попросил Шери немедленно прислать ему немного денег, но она отказалась. Она сказала ему, что единственные «деньги», которые она ему пришлет, – это билет на самолет до Кливленда. Если он захочет вернуться домой, она вернет его обратно. Она сказала ему, что не будет посылать ему денег на билет, а купит сама – билет будет ожидать его в аэропорту.

Джефф согласился вернуться домой. Он не протестовал. Он казался смирившимся, как будто ему снова приходилось отказываться от независимости, которую он был не в состоянии сохранить.

Я встретил его в аэропорту Кливленда несколько дней спустя, ожидая увидеть неряшливого, забитого молодого человека, удрученного и униженного. Однако, когда он вышел из самолета, он лучезарно улыбался и издалека выглядел удивительно жизнерадостным. Но когда он подошел ближе, я понял, что он пьян, и именно это придавало ему веселый вид.

– Прости, папа, –