— Их гораздо меньше, чем нас, — отозвался вместо Арьяна Данимир, отлепляя взор от скрывшихся в толпе валганов.

— Хотелось бы верить в удачу, но валганы — очень опытные воины, — Арьян, повернулся к костру, выдохнул надсадно, уставившись в пламя и ощущая, как волны жара осушают лицо и грудь.

[1] Дюжина — мера, равная 12.

[2] Хорс — в славянской мифологии бог Солнца.

Вихсар, обнаженный по пояс, сидел на волчьих шкурах со скрещенными ногами в полном одиночестве, мягко окутаный теплым светом очага, что наполнял шатер пряным тягучим запахом можжевельника. Найир задерживался, и Вихсар терял терпение, порываясь послать вслед еще людей. Было ожидаемо, что воличи так просто не отступят, не отпустят княжну, и слух о том, что Арьян в поход собрался — подтвердился. Вихсар немедленно послал Найира в становище валганов, узнать, что нужно княжичу из Явлича, хоть и без того все ясно — он пришел за Мириной. Все это очень несвоевременно, но отступать хан не собирался, а уж тем более откладывать обряд. По словам дозорных, чужаков собралось под лихие две сотни. Его войско уступало войску Явлича. Вспомнил невольно отца, и тут же охватило дикое разочарование — он ощущал на языке его пресный вкус: хан Бивсар отказал в просьбе дать войско, а лучшие его воины остались лежать в лесу Ровицы.

Взгляд его безутешно блуждал по высокой костяной фигуре божества, опустился на алтарь, где были возложены дары: в кубке серебряном — сладкое вино, в чаше — фрукты. Вихсар втянул глубоко в себя сладкий аромат, невольно вспомнив, как совсем недавно сжимал Мирину в объятиях, вбирая жадно ее запах, ощущая на устах вкус ее губ. Требовательное желание поднялось из глубины, окатило горячей волной буйное возбуждение. Как же он хотел сейчас оказаться между ее стройных ног, проникнуть, ощутить себя в ней, погрузится в мягкое тепло ее лона, смотреть в родниковую прохладу глаз и вбирать с ее губ прерывистое дыхание, обрывки стонов…

Вихсар утомленно закрыл глаза, ощущая, как его покачивает от вихря чувств и изнуряющей жажды неутоленного желания. Он некоторое время слушал, как кровь тугим напором стучит в ушах, а дыхание становится неровным. Мысль о том, что Арьян доберется до княжны, оплетала терновыми стеблями его тело, острые шипы цапали и глубоко бороздили сердце и душу. Теперь, когда он узнал, что Мирина зачала от него ребенка, чувства стали острее и безжалостней. Он знал, что Сугар зачала от него, явственно ощутил это, когда застал ее обнаженной в воде. И ее запах влажной кожи, такой дурманный, глубокий, сбил напрочь всю его устойчивость.

«Почему знахарка не сказала этого сразу?» Тогда бы он прогнал прочь Айму и Ираду. Садагат ждала до утра, принеся ему эту весть с первыми лучами солнца. По словам ее, Мирина сама еще не ведает о том. А он не сдержался, пришел к княжне вечером — ноги сами привели его к ней, хоть дал себе обещание не появляться у невесты до обряда. И если бы их не прервали…

Вихсар, не желая того, вынырнул из задумчивости в полнившийся золотистым светом шатер, окутанный ночной тишью спящего лагеря. Открыл глаза, наблюдая за колыхавшимся густыми всполохами полымем, как оно дрожит неровным светом на коврах, тканевых занавесах, на костяном гладком лике божества. Вихсар разжал кулак: кованый оберег, нагретый до жара в его руке, попав под пламя очага, вспыхнул в ладони разящим светом, проливая на загорелую кожу хана холодные отсветы. Сугар носит в себе плод — его частичку, и он убьет любого, кто попытается завладеть ею. Всматриваясь в потемневшие прорези начертанных рун на железе, хан ощущал, как от разрозненных переполнявших чувств внутри начинает все бурлить, вскипать, скручиваясь в один-единственный ядовитый клубок — смятение.

За стеной послышался шум: голос Найир Вихсар различил сразу. Хан, расправив цепочку, продел через голову, потянулся за кафтаном. Полог откинулся, и внутрь вошел Угдэй. Вглядываясь в дымный полумрак, батыр молча прошел к очагу. За ним, снимая шапку, обнажив смоляную голову — Найир. Угдэй поглядел на хана тягостно, Найир — потерянно и остро. Просунув руки в рукава, Вихсар запахнулся, смотря на мужчин через рябящий полуседыми струйками дыма воздух.

— Их две сотни, — сел Найир подле вырытого в земле и выложенного камнем очага. Он продел руку в распахнутый ворот суба[1], вытер испарину на смуглой шее.

— Что они хотят?

— Княжичей там целая свора собралась, лагерь развели на берегу Вель. Братья Ерислав и Заримир из Излуча. Карай из Лютича. Но из них только княжич Арьян Вяжеславович говорил со мной, — не помедлил с ответом Найир. — Сказал, что приехал за своим подарком, который ты, хан, обещал ему еще три седмицы назад. А как отдашь, так чтобы уходил с этих земель подобру, или он сожжет наше становище.

Угдэй громко хмыкнул в черные усы:

— Княжич возомнил, что эти земли принадлежат ему? — спросил он, скорее, у самого себя.

Вихсар сосредоточил взгляд на жарких языках пламени, вспомнил их с княжичем ту первую встречу, которая и породила новый раздор, вспомнил, как угощал вином гостей, пригласил наложниц ублажить чужаков, говорил добрые речи. Тогда он не задумывался, что его гостеприимство и щедрость могут обернуться против него. Хан поднял взор на Угдэя — в глазах батыра плескался гнев, но валган усилием удерживал хладнокровие.

— Арьян приглашает тебя, великий хан, к себе в лагерь, — продолжил Найир, — он желает говорить с тобой.

Наверное, раньше Вихсар бы рассмеялся им в лицо, но теперь не до веселья — сковало железной хваткой опасение не за свою — за чужие жизни.

— Воличей хоть и много, но некоторые воины совершенно неподготовленные, другие, верно, и оружие держат впервые. Снарядили кузнецов да пахарей одних, — съязвил Найир.

— Недооценивать их не стоит, — огрызнулся в ответ Вихсар, распаляясь от такой дерзости отпрыска Вяжеслава. — Хорошо, я стану говорить с ними, но сначала будет обряд…

Угдэй даже вытянулся весь, порываясь осудить его решение.

— …Ты, Угдэй сейчас же начни поднимать воинов, — опередил его хан. — Ты, Найир, завтра к обеду поедешь обратно в лагерь воличей и скажешь княжичу Арьяну, что хан принимает его приглашение. Скажешь, что готов услышать его. Но уговорись на следующее утро у горы Верхуша.

— Может, разумнее отложить обряд, — перебил все же Угдэй. — Как бы они не нагрянули раньше.

Вихсар проколол его жестким взглядом.

— Ничего я не собираюсь откладывать — такова моя воля, Угдэй, — прошипел сквозь зубы Вихсар, хотя мысль о том, что женщин и детей после обряда нужно все же отправить в степь, укоренилась.

Батыры замолкли. Каждый ушел в свои хмурые думы. Да и сказать больше было нечего.

— Можете идти, — бросил Вихсар, усмиряя раздражение.

Найир, чуть склонив голову, поднялся, прошел к выходу, бронзовые бляшки на сапогах поблескивали под суконным длинным кафтаном. Угдэй, помедлив немного, тоже подобрался, поправляя широкий кожаный пояс.

— Кого в лагере будем оставлять? — спросил друг.