Я посмотрела вниз. Драгоценные стеклышки лежали в волнах прибоя у самых ног.

– Вставай. – Я подняла очки, стряхнула соленую воду и помахала ими перед его лицом.

Брат схватил их и вытер глаза.

– Что они делают? – произнесла я вслух.

Нивен протер стекла, нацепил их на нос и прищурился сквозь грязные линзы.

– Похоже, заходят… Прячутся?

Он был прав. Толпа значительно поредела. С дальнего конца улицы непрерывно доносилось хлопанье закрываемых дверей. Остались только продавцы, спешно пакующие товары.

Я встала на четвереньки и по грязи выбралась на дорогу, моя одежда промокла насквозь. Нивен спрыгнул следом. Я зашагала по главной улице, теперь уже с легкостью уворачиваясь от редких прохожих.

Город внезапно показался огромным, а пустые дороги – широкими. Повсюду висели гирлянды белых фонарей с красными точками, жутко напоминая тысячи налитых кровью глаз. Небо начало тускнеть, из чисто белого превращаясь в серо-пепельное, кроваво-оранжевое солнце опускалось к горам за завесой облаков.

Я подошла к женщинам, которые лихорадочно складывали в коробки шелковые шарфы, развешенные для продажи, и спешно заносили в дом. Третий удар гонга заставил их подпрыгнуть, как стаю испуганных голубей, и продавщицы стали уже кое-как комкать и заталкивать шелк.

Надо было узнать, что происходит. В конце концов, рано или поздно мне придется с кем-то заговорить. Я набрала побольше воздуха в легкие и шагнула вперед:

– Извините…

Никто не обратил на меня внимания. Одни были слишком заняты упаковкой шелка, который то и дело норовил выскользнуть из пальцев. Другие сворачивали тенты и запирали двери магазинов.

– Беги внутрь, дорогая, – сказала одна из продавщиц, стоя на коленях и стремительно укладывая остатки материи.

Я поняла ее слова не сразу, ведь раньше никто не говорил со мной по-японски. Я выучила фонетический алфавит и попыталась запомнить произношение, насколько это было возможно по учебникам, но бумага не передавала интонации, звучание букв, соединенных в слова.

– Но зачем? – Я опустилась на колени рядом с торговкой. – Почему все уходят?

Женщина помедлила, перебирая пальцами зеленый шелк. Затем оглянулась на других продавщиц, уносящих свои товары.

– Омагатоки, – прошептала она. Слово прозвучало как проклятие, будто слоги резали ей язык. Ее пальцы задрожали. Я не понимала значение, а спрашивать постеснялась. – Так было не всегда, но с каждым годом, с тех пор как на престол взошел новый император, становится все хуже.

– Что становится хуже?

– Ш-ш-ш! – прошипела женщина, снова оглядываясь. – У нас здесь не Токио. Мы – рыбацкая деревня. Все меняется, в порт прибывает все больше иноземных кораблей. Но мы по-прежнему следуем традициям. Мы верим! И знаем, чего надо опасаться.

– И чего же надо опасаться?

Дверь рядом открылась, оттуда выглянула девушка и выкрикнула, по-видимому, имя моей собеседницы, потому что та схватила коробки и встала.

– Заходи внутрь и не показывайся наружу! – сказала она и побежала в дом. Дверь за ней захлопнулась.

Я встала и обернулась к Нивену.

– Они от чего-то прячутся, но от чего – я не знаю.

Глаза брата налились темной синевой.

– Нам тоже надо спрятаться?

Я оглядела улицу: запертые двери, брошенные тенты.

– Пожалуй, но куда?

Нивен не ответил, но встал вплотную ко мне.

– Рано волноваться, – успокоила я его. – Люди пугливы, потому что легко умирают. Но они боятся не того, чего страшимся мы.

– Верно, – сказал Нивен, но в его голосе прозвучало сомнение.

– Идем, нам надо найти кладбище. – Я потянула брата за руку.

Еще не стемнело, но помрачневшее небо и разрастающиеся тени набросили на пустую улицу серый покров. Легкий ветерок колыхал низко нависающие вывески магазинов так, что те касались нас воздушным шелком. Что-то в их прикосновениях казалось слишком нарочитым, слишком нежным.

Я подняла руку и зажгла окружающие красно-белые фонари слабым светом. Хотела рассеять темноту и успокоить Нивена, но эффект оказался обратным. Нарисованные на белом фоне красные круги превратились в демонически-красные зрачки, казалось, будто вся улица вдруг открыла глаза и смотрит прямо на нас.

С дальнего конца дороги донеслось шлепанье деревянных сандалий по грязи.

Ветерок утих, и единственным звуком осталось чавканье деревянных сандалий. За бумажными дверями затихло бормотание прячущихся людей, будто они ушли в другой мир, с которым мы более не соприкасались. Солнце опустилось на зубчатую линию гор, оранжевые отблески сумерек побагровели, зловещий цвет разлился по всему небосклону.

А позади нас в город, спрятавшийся от посторонних глаз, направлялись неторопливые шаги. Что бы ни шло по этой дороге, оно не боялось, как все люди. Это и есть омагатоки?

Нивен начал оглядываться через плечо, но я схватила его и дернула за угол.

– Не надо, – шепнула я. – Не стоит сталкиваться с тем, чего мы не понимаем.

– Ладно, – ответил, прижимаясь ко мне, брат.

За углом позади нас раздался скрип сандалий, более громкий, чем раньше. Песчинки хрустели и лопались под тяжестью шагов.

Я взяла Нивена за рукав и потянула сильнее, оглядываясь по сторонам в поисках приоткрытой двери, гостиницы, церкви или любого другого незапертого места, где мы могли бы спрятаться. Но дома и магазины все меньше походили на жилье и все больше на пейзажи, слишком далекие и нереальные.

Шаги ускорились.

– Рэн?

Глаза Нивена вспыхнули тошнотворным хаосом цветов. Но у меня не было ответов, и он, должно быть, увидел мою беспомощность.

Брат побежал.

– Нивен! – воскликнула я, отпустила мокрые юбки и бросилась за ним.

Шаги тоже побежали, неуклонно приближаясь.

Я сунула руку в карман, вытащила часы и остановила время, успев схватить брата.

От рывка Нивен отшатнулся назад и, тяжело дыша, упал в грязь. Должно быть, он заметил, что я выдергиваю его из временной заморозки, иначе точно бежал бы до самых гор. Брат обернулся, приоткрыв губы, словно собирался заговорить, но вдруг его взгляд остановился на дороге позади меня, лицо посерело.

– Рэн! Что происходит? – прошептал он.

Я медленно повернулась, воображая замороженное временем чудовище у самых своих лодыжек, с распахнутой пастью и когтями, вонзающимися в неподвижный воздух.

Дорога, однако, была пустой.

Колеса телег прочертили по грунту шрамы, заполненные дождевой водой. Не было ничего, кроме столбов, стоящих, как стройные часовые, и размытых туманом далеких холмов.