Парни лениво закивали.

— Завтра в шесть вечера собираемся возле нее. Форма одежды по собственному разумению. Но предупреждаю: внизу стоит чертова холодина. Если привяжутся менты, то официальная версия такова: мы играем в Ночной дозор…

— А на самом деле? — подпустила шпильку я.

Диггер лучезарно улыбнулся:

— А какая разница?

— А такая, — схамила я, добавив всем известную скабрезность, — вот какая разница!

Стас заржал, излишне громко и ненатурально восторженно. А я начала подозревать, что дело с этим Дозором может оказаться далеко не безобидным…

— Ясно. — Один из присутствующих в комнате парней, невысокий, пухлый и круглолицый, старательно записывал в блокнот полученную информацию. — И насколько долго затянется наша операция, жратву с собой брать?

— Да уж, воистину путь к сердцу мужчины лежит через его желудок! — презрительно рассмеялась я, — Он без провианта и полдня не выдержит.

Пухлый покосился на меня с враждебным отвращением:

— Если путь к сердцу мужчины лежит через желудок, то понятно — почему все бабы такие язвы!

— Зато путь к сердцу женщины никогда лежать не должен! — игриво подмигнул Стас. — Настоящему мужику все по плечу: и бабы и подземелья…

— Катакомбы — это вам не дамы, их гусарским наскоком не возьмешь, — убежденно парировала я, глядя на него в упор. — По своим ли силам осину ломите?

Шатен недовольно стиснул челюсти, враждебно поигрывая узловато проступившими на них желваками:

— Моя бы воля, так я бы вообще таких сомневающихся в нас баб в подземелье не приглашал. Но без тебя… — Он вдруг резко осекся, в его глазах промелькнул испуг.

— А чья в том воля-то?! — пользуясь удачно подвернувшимся моментом, напирала я. К счастью, на нас почти не обращали внимания, засыпая Игорька вопросами, касавшимися экипировки и мер предосторожности, необходимых для безопасного пребывания под землей.

Стас посмотрел на меня с непонятной ненавистью и с явным желанием убить.

— Не твое дело, — неприязненно буркнул он, понимая, что выдал себя с головой. Но в следующий же миг черты его лица разгладились, обретая прежнее благодушное выражение. — Да это все Игорек чудит, — сладко пропел хитрец. — Он на тебя запал крепко, ну и пытается произвести впечатление. Смотри, Ева, — в его голосе проскользнула небрежно замаскированная под шутку угроза, — как бы с тобой чего необычного под землей не приключилось…

Я сильно сжала кулаки, впиваясь ногтями в ладони, и призадумалась. Мне стало понятно: идея позвать нас в Дозор принадлежала вовсе не этим двум парням, а кому-то гораздо более умному, причем стоящему над ними обоими и к тому же основательно во мне заинтересованному. Вот и пришлось Стасу, за что-то изрядно меня ненавидящему, но до поры до времени вынужденному скрывать свои истинные чувства, собрать волю в комок да выполнять данное ему поручение. Вот только кем и зачем оно было дано? И какой смысл крылся за недосказанной фразой: «но без тебя…»? Для чего я им понадобилась на самом деле? Но, увы, правда об истинных целях затеянного Стасом похода пока оставалась скрытой за семью печатями, потому что даже самая большая правда всегда бессильна против маленькой лжи, если эта ложь устраивает всех! Их ловко придуманное вранье, похоже, волновало только меня, а потому я горела прямо-таки безумным желанием обязательно разобраться в сей непонятной, лихо закручивавшейся вокруг меня афере. А тот факт, что нас с Галкой намеренно втянули в знакомство с диггером и в импровизированный Ночной дозор, нынче стал уж слишком очевидным…

Мужчина, при рождении получивший имя Рейнгольд фон Берг, открыл глаза, словно подернутые изморозью, настолько необычен был их цвет — светло-серый, с серебристым отливом. Несколько минут он бездумно смотрел на неровный потолок пещеры, испещренный крупными кристаллами желтоватого кварца, прислушиваясь к своим невнятным ощущениям… Он не понимал, кем является, где находится сейчас и почему попал в столь странное место. Поначалу он совсем не чувствовал своего тела, но потом его охватила ужасающая боль, вызванная ускорением кровотока в восстанавливающихся после анабиоза конечностях. Начинаясь в пальцах ног, горячая волна скачками поднималась по телу, распространяясь на каждый нерв и клетку, вызывая непроизвольное сокращение мышц, и в итоге вырвала негромкий стон из-за его плотно стиснутых зубов. Он рывком поднял голову, безжалостно отдирая пряди примерзших к подушке волос, и вскрикнул, но не от физической муки, а от куда более невыносимого душевного страдания, инициированного вернувшейся памятью. Он снова обрел себя, а вместе с тем повторно пережил в мыслях все выпавшие на его долю испытания…

Согласно фамильным метрикам Рейн родился в тысяча девятьсот десятом году, в знаменитой немецкой семье фон Бергов, насчитывающей в своей длинной родословной немало выдающихся ученых, исследователей и путешественников. Его отец Эрнст фон Берг заведовал крупнейшей из кафедр Берлинского университета, посвятив жизнь антропологии, археологии и изучению древних религий. Профессор фон Берг принял участие в нескольких научных экспедициях, исследовавших самые отдаленные уголки мира и окутанных аурой строжайшей секретности. Женился он поздно, к вящему неудовольствию семьи выбрав себе в супруги не какую-нибудь почтенную арийскую девушку с безупречной репутацией, а полудикую венгерскую красавицу, с коей познакомился в одной из своих авантюрных поездок. К облегчению всех членов многочисленного семейства фон Бергов, так и не признавших брак Эрнста законным, девушка умерла вскоре после родов при весьма таинственных обстоятельствах, оставив после себя маленького сынишку — Рейна.

Свою нестандартную внешность — очень высокий рост, бледную кожу и совершенно белые волосы — Рейнгольд унаследовал от матери, которую совершенно не помнил. Как ни странно это выглядело, но в доме не сохранилось ни одной ее фотографии, поэтому мальчику пришлось полагаться на слова отца, клявшегося, что в их роду лишь одна иноземка Ханна имела такие прямые светлые волосы, бледную кожу и гипнотический взгляд прозрачных, словно родниковая вода, глаз. Сверстников Рейн чурался, недолюбливая задиристых мальчишек за издевательские насмешки над его броской внешностью. Они так и не приняли юного фон Берга в свою компанию, с некоторой завистью прозвав того «привидением». Впрочем, на самого Рейна это не производило никакого впечатления. Все свободное время он проводил за книгами, с отроческих лет поражая отца четкостью мышления, талантом к точным наукам, мелодичностью голоса с ярко выраженными вокальными данными и склонностью к языкам, дающимся ему с необычайной легкостью.

Рейн рос воистину необыкновенным ребенком. И лишь одно явление немного омрачало пору его безоблачного детства — странные провалы в памяти, преследовавшие тихого долговязого мальчишку, да редкие приступы ночного сомнамбулизма, заводившие Рейна то на крышу родового имения, то и вовсе на узкие улочки близлежащего городка. Эти не поддающиеся логическому обоснованию вылазки всегда заканчивались сильными головными болями, многочисленными обильно кровоточащими ссадинами и порезами, да еще полнейшей неспособностью вспомнить о том, где именно он был и что делал. Отец сердито хмурил брови и торопился увести сына домой. К счастью, с достижением половозрелого возраста лунатизм Рейна заметно поутих, постепенно сойдя на нет.