наконец заснул, Ешка отправилась на охоту. Синий предрассветный сумрак сменил густую тьму безлунной ночи, времени, когда неведомое и невидимое просачивается в мир привычных форм и меняет его. Если в такой час вынырнуть из глубин сна, обретаешь как бы двойное зрение и способность созерцать оба мира, удерживаясь на их границе. Я лежал с прикрытыми глазами, не отпуская дрему и не слишком цепко держась за реальность, и слушал, как редкие капли росы срываются с дерева и бьют в натянутый тент палатки. Кап! — и начинаешь ждать следующего удара. Но капля не падает. Ожидание растягивается, и начинаешь слышать именно эту никак не прозвучавшую тишину, которая плотным слоем отделяет один звук от другого.

Надо пойти на эту тишину поглядеть.

Я ввинтился в щель не до конца застегнутой молнии палатки и, почти не помявшись, выбрался наружу.

Нежное сиреневое небо, над зеленью кочек слоями плывет полупрозрачная дымка: сегодня заморозка не было, и тишина накрыла болото, словно кто-то вдохнул и медлит выдохнуть. Случайный звук разбухал в ней, как сухарь в молоке. Я вспрыг­нул на относительно сухой пень, замер. Вслушивался каждой шерстинкой в ушах, каждым усиком, пока не удалось добиться объемного звучания. Главное — не шевелиться. Поскрипывала костями большая и густонаселенная сосна, осины трусились, как в ознобе, их легкие красно-желтые листья бились друг о друга. Знаете, что осина будет трепетать даже без ветра, выделяясь этим нервным мерцанием на фоне неподвижной стены леса?

Мелкая живность еще спала, я был наедине с тишиной, гигантской, оглушающей, жадной. Кажется, она и меня готова была поглотить.

Но не успела — треснула по шву. Ёшкин крик молнией пробил тишину и ударил в уши. Я взвился в воздух, оттолкнувшись от пня всеми четырьмя лапами, приземлился довольно громко и прижался к земле. Прыжок достойный вышел. Оглядываясь на место, откуда донесся звук, я отползал к палатке. Но тут Ёшка завыла, в этом вое были и угроза, и панический страх. И призыв о помощи. Нет-нет, простите, не могу, я еще сплю детским сном. Да-да, я дрых, не услышал. Срочно зарыться в спальник.

Палатка, как назло, назад не впускала. Оттуда из цепкой молнии выдраться было легче, чем туда втиснуться. Витя после бессонной ночи спит беспробудно. Ладно, никуда не деться, побегу к Ёшке.

Кошка стояла вся встопорщенная, шерсть дыбом, глаза безумные. На кого она смотрит? Между корнями в боевой позиции било хвостом серое существо кошачьей породы, но вдвое крупнее, совсем не цивилизованное и очень хищное. На острых ушах кисточки. Два клыка торчат, как у вампира. Кот-вампир, мама дорогая.

— Не пускать его к Бороде! — приказала мне мысленно Бабка Ёшка. — Стоять насмерть!

— Ну не знаю, не уверен, что устою, — отвечаю. — Что-то неважно себя чувствую. Я сейчас…

Мне срочно приспичило найти укромное место, поэтому я попятился, а потом дал стрекача. Нет, в военные игры я не играю. В прошлой жизни я, кажется, был китайским мудрецом. У меня есть литературный талант, чтобы описать события, а навыки, необходимые на поле брани, отсутствуют напрочь.

— Стоять! Место! — заорала озверевшая от боевого азарта кошка.

Меня пригвоздило к земле, хоть я и не служебный пес. Может, в прошлой жизни я был собакой, иначе откуда такие рефлексы?

Вампир оценил ситуацию. К схватке с двумя врагами сразу он был не готов, и шерсть на нем слегка сдулась. Он уже не казался вдвое больше. А если я хвост подниму? Враг попятился. Ура! Он бежит!

— Это камышовый кот, — сказала Ёшка, когда мы победителями возвращались к палатке. — Мы прогнали камышового кота. Хорошо, что ты пришел на помощь.

«Мне за это медаль дадут?» — подумал я гордо. Все-таки, видать, собакой.

Мы пережили три дня кикиморских насмешек и пробыли на болоте неделю, как и собирались. Виктор набрал мешок ягод, гордо отнес его в заготконтору, и в нашем рационе появились домашние сливки, в которых ложка стоит, и простокваша. Мня-мня!

Глава двадцать четвертая

Только не надо мышей

Ёшка

Мы досидели в деревне до осенних непогод. Снова начались перебои с электричеством из-за частых гроз, на удивление свирепых в здешних краях. В один из таких вечеров Борода, сняв с огня котелок с кипятком, поставил его на пол и в темноте потом попал в него ногой. Ошпарился. Прощайте, прогулки. А ведь надо было каждый день таскать дрова, чтобы отапливать дом. По ночам мы все слипались в один трясущийся комок, а днем приходил дядя Вася с тележкой дров из собственных запасов. В общем, легкая и веселая жизнь кончилась. Тут-то и приехала Маша. С жареной курицей в фольге и конфетами-батончиками.

Увидев свое семейство в таком бедственном положении, она охнула и из пугливой девицы превратилась в одну из тех женщин, что коня на скаку остановят. Не говоря уж о горящих избах, которые им дом родной.

Прежде всего, схватив топор, она приволокла из лесу целую гору сушняка и распилила его одна двуручной пилой. Не пытались? И не пытайтесь. Не выйдет.

После этого помчалась к станции — а это, если вы помните, час ходьбы в одну сторону — и дозвонилась до заготконторы, чтобы прислали нам транспорт, потому что Борода насобирал целый сарай ивовой коры, а иначе чем гусеничным трактором ее не вывезти по размокшим лесным дорогам. Там вошли в положение и ответили виновато, но твердо: трактор, мол, один, и он занят в поле. До снегов на него можно не рассчитывать.

Из станционной лавки Маша притащила целый рюкзак провизии, и мы наконец сменили гречку на что-то другое. В общем, все поняли, как ее не хватало.

И тут Борода сглупил. Он решил похвастаться, какой из него замечательный получился дрессировщик. И постучал ногтем по краю чугунной сковородки.

Тут же из угла, еле протащив брюхо в дыру, вылезла жирная мышь и вперевалочку направилась к нам. Уселась на край сковороды, оглядывая зрителей, свесила хвост, закинула ногу на ногу и сказала, сильно шевеля усами и шепелявя:

— Ну фто, фто?

Мышь трогать запрещалось. Я демонстративно отвернулась, поскольку не одобряла таких противоестественных забав. Мася вовсю пялился. Борода хохотал. Маша бледнела, потом стала дышать все реже и вдруг упала в обморок.

— Вот елки-моталки! — разом перестал смеяться Борода.

На этот раз Маша что-то долго в себя не приходила. А когда очухалась, села прямо-прямо и сказала каким-то сухим, бесцветным голосом:

— Витя. Я тебя люблю. Я уважаю твою мечту о жизни на природе вопреки всяким доводам рассудка. Я готова терпеть глину под ногами, туалет в поле с лопатой, пять километров до магазина, полную темноту начиная с четырех часов дня, холодрыгу и отсутствие связи с миром. Но прошу только одного. Не надо мышей, а!

— Конечно, — легко согласился он.

И посмотрел на меня умоляющими глазами. В смысле, «спасай, друг!».

Я принялась разрабатывать стратегический план. Подключила Портал.

— Ма-ась?

— А-а?

— Будешь помогать ловить?

— Фу, ее же в рот придется взять. А она волосатая. И хвост такой неприятный.

Его королевские замашки могут кого хочешь взбесить.

— Ой, коты, не надо драться, вы что! — попросил Борода.

Ладно, придется самой разбираться. И начать нужно с самого сердца мышиной колонии — с подвала…

Глава двадцать пятая

Она остается

Я давно держала ее на прицеле взгляда, славную такую жирненькую тетю мышу: она спокойно запускала руку до подмышки в банку тушенки с прогрызенной пластмассовой крышкой и ворошила там вовсю, стараясь уцепить кусок мяса побольше. Цепляла. Тянула. Кусок не пролезал в дыру и падал. Мышь вытягивала пустую пятерню и облизывала со страдальческим писком, даже покусывала. Не в силах больше сдерживать напряжение, я разжалась, как отпущенная пружина, и точным броском приземлилась на хвост серой нахалюги.

Но этот хвост, перемазанный жиром и мясным желе, оказался таким скользким, что выскользнул из когтей, а сама она, со звуком «пляк»