Государь в испуге вздрогнул — это был известный монархист Леонтий Михайлов, ведущий телепрограммы «Одна ты», посвященной империи.

— Кисуля венценосная, сокол наш ясный, — белугой ревел Михайлов, подползая к царским сандалиям. — Ручечку, дай ручечку поцелую тебе…

Корреспонденты возбужденно защелками фотокамерами.

— Хватит, братец, — поморщился август. — Поднимись, неудобно. Тут пресса.

— Пресса? — страдал Михайлов, поднимая брызги молочных луж. — Пущай снимают, масоны, мать их так… осени ж мя десницею, милостивеееец…

Август нехотя произвел рукой жест благословления. Царские охранники, подняв, утащили Михайлова за полки с кондитерскими изделиями — уборщица по знаку Шкуро молниеносно подтерла с пола разлитое молоко.

— Уфф, — произнес император. — Да что ж это такое? Куда ни зайдешь, везде одно и то же. Приятно, разумеется, что народ так любит монархию. Но как-то они в выражении любви слишком экспансивны. И все чего-то просят. Квартиру, гражданство, на елку в Кремле приехать… будто у них свои елки нигде не растут. Дай волю — скоро червонец начнут до получки одалживать.

Шкуро дипломатично промолчал. По его мнению, август сам перегнул палку, часто разыгрывая всеобщего батюшку. «Вот, скажем, бунт мастеровых против купцов в Пикалево, — думал Шкуро. — Перекрыли дороги, орут — „Царя сюды!“ Делов-то, в сущности, на копейку — вызвать ОКОН (отряд казаков особого назначения. — Авт.), чтоб постегали нагайками. А он чего делает? Ввел систему deux ex machina[17], или „царь из вертолета“. Садится в вертушку, летит туда и показушно треплет купцов за ухо».

После разборки в Пикалево дороги стали перекрывать и в Москве — например, если не пришел сантехник. Пару раз августу под телекамерами пришлось ехать с разводным ключом на Домодедовскую закручивать вентиль и менять в кране прокладки.

«Внешне выглядит шикарно, — соглашался Шкуро. — Имидж поправляет, спору нет. Но сколько проблем… Ведь что такое император? Ему лучше показываться народу через парадное крыльцо, чтоб держали под руки бояре, блюли византийское великолепие. А когда царь лезет на прилавок со свининой в супермаркете… это сцена из Comedy Club. Тьфу ты, блядь».

…Государь грозно приблизился к витрине с сырами — главного купца «Перекрестья» в это время отливали водой. Высочайше попробовав сыр, император посетовал на дороговизну и ушел в направлении печенья. Печенье тоже оказалось не по карману — август качал головой, хмурился, доставал калькулятор и что-то считал. Далее царь приценился к стейкам из семги, но остался недоволен их ценой. Купец предстал пред его светлые очи. С бороды скатывались прозрачные капли, мокрые веки дергались.

— Озверел совсем, — укоризненно заметил государь. — Что ж я вижу? Фуа-гра у вас по пятьсот золотых за баночку, белое вино «шато-икем» 68-го года — две тыщи золотых, омары в аквариумах — и вовсе не подступись. Как народу-то завтракать? Ему ж с такими ценами каждую копеечку придется беречь.

— Чего? — неживым голосом переспросил купец. — Народ это не ест.

— Неужели? — растерялся император. — В народе не любят омаров?

Купец вновь лишился сознания — он упал столбом не разгибаясь.

Август в глубокой задумчивости вышел из супермаркета. Свита молчала, пытаясь угадать его настроение, прохожие фотографировали царя на мобильники. У метро, невзирая на поздний час, торговала укропом бабушка.

— Почем? — спросил государь, вертя в руках пучок.

— Пять золотых, милок, — угодливо ответила старуха.

— А че так дорого? — сказал император. — Какая у тебя торговая наценка? Небось 200 процентов? Сейчас свою памятку из Интернета посмотрю.

Бабушка сумрачно забрала пучок обратно, плюнула, заковыляла назад. Государь жутко смутился и обратил взор на кавказца с мешком абрикосов.

— Сколько стоит? — буркнул царь, тыкая пальцем в плоды.

— Вааааааааааа, — неопределенно ответил кавказец. — Харощий такой абрыкос, да. Ты из полиция? Я бэсплатно раздаю… у мэня рэгистрация есть, слющий.

Август, разумеется, ни черта не понял из его сумбурной речи.

— Сколько стоит? — повторил он вопрос.

— Сорак копэек, — наобум назвал цену кавказец. — Пачти дарам.

— Дорого, — гордо ответил император. — Наценка — просто огромная.

К остановке у метро подъехал автобус. Войдя внутрь вместе с охраной, царь спросил о стоимости билета. Узнав ее — возмутился дороговизной. Пассажиры стали просить автограф, а шофер, стукнувшись головой о руль, не замедлил упасть в обморок. Торговцы с остановки принялись разбегаться, хозяева киосков отползали в кусты, стараясь раствориться в темноте. Проститутки заперлись в машинах, дрожа от страха. Залы игровых автоматов выключили рекламу, обменники захлопнули двери. Улица в момент вымерла.

— Это беда, — тихо сказал Шкуро пресс-секретарю. — Вот понесло. Сейчас в метро спустится и будет интересоваться, какие наценки на поездку. Шаурму полезет пробовать… кошмар просто. Придумай что-нибудь, я тебя умоляю…

— Чего я сделаю? — шепотом огрызнулся Сандов. — Его теперь не остановишь.

…Ситуацию спас звонок, сотрясший мобильный телефон императора: «грессо» с двуглавым орлом и одной кнопкой. Царь поднес к уху аппарат, и сейчас же его лоб под золотым венцом сжался недовольными морщинами.

— Что-то срочное, Антипов? — спросил он. — Я тут со свининой…

— Боюсь, что да, ваше величество, — сказал жандарм. — Только что из усыпальницы в Соборе Инвалидов похищен прах Наполеона Бонапарта…

(Офисъ купца Чичмаркова, улица Тверская)

Через пять минут пребывания в офисе Чичмаркова Алиса фон Трахтенберг бесповоротно осознала: ее роскошное вечернее платье (то самое, что куплено в кредит) выглядит на общем фоне сарафаном крестьянки, вернувшейся из коровника. Офис отдавал гламуром так сильно, что просто закладывало уши. Одну стену, как ранее указал Каледин, разрисовывал Дольче (дольки лимонов и зайчики), другую — Габана (звездочки и клубнички), остальные — гастарбайтеры из Персии. В середине ремонта бизнес Чичмаркова порвало кризисом. Купец не сдавался, демонстрируя остатки былого величия — на первой «персидской» стене висел Дюрер, на другой бушевал морем Айвазовский. Под хрустальным полом лениво проплывали золотые рыбки. От невыразимой сладости дольче-габановского искусства Алиса испытывала вязкую тошноту — как будто объелась пряников.

— Ооооо, — протянула она, оценивая сверкание люстры муранского стекла. — Живут же люди. А говорят, паренек-то из крестьян. Какие деньги можно сделать, если смешать мужицкую смекалку с талантом рекламщика!