— Но… это будет… очень необычное желание.

Катрин:

— Раздеться? Тоже мне удивил!

Макс:

— Нет, тебе надо будет…

Катрин:

— Ну говори!

Макс:

— Не могу.

— Давай говори! Не бойся! Что мне надо будет? Что бы это ни было — я сделаю это, если ты отдашь мне Курта.

— Но тебе мое желание покажется извращением.

— Да брось ты! Что значит — извращение? Мужчины сами по себе — извращение. Если мужчина просит о чем-нибудь женщину и это желание — не извращение, то это уже извращение. Говори!

Макс ненадолго задумался (ровно настолько, насколько это возможно во сне, чтобы не развеять сон) и сказал:

— Ладно, я отдам тебе Курта, даже если ты этого не сделаешь.

Катрин:

— Правда?

Макс:

— Правда.

Катрин:

— Как это мило с твоей стороны! Спасибо!

Она чмокнула его в лоб, наклонилась к Курту и уже хотела увести его. (В этом месте сон чуть было не оборвался; Макс тревожно заворочался и уже собрался проснуться.)

— Но ты все-таки сделала бы это? — спросил он энергично. (Он вновь поверил в себя.)

— Ты имеешь в виду — добровольно? Даже если я ничего не получу взамен? Это зависит от того, какое желание.

— Понимаешь, я бы хотел этого только в том случае, если бы ты сама пожелала сделать это, просто так, ничего не получив взамен.

— Но Курта ты мне в любом случае отдашь? Ты ведь обещал.

— Конечно.

— Ну, говори. Что я должна сделать?

Макс глубоко вдохнул, закрыл глаза и сказал:

— Встать сзади меня…

— Нет проблем.

— Подожди, это еще не все.

— Ну, говори.

— Я снимаю рубашку. Ты кладешь руки мне на шею и медленно проводишь всеми десятью ногтями по спине. Ощутимо, но не больно, так, чтобы не было никаких царапин. Но и не щекотно. А главное — медленно. Всего один раз. Ты бы сделала это?

Катрин бросила на него неопределенный взгляд сквозь прорези своего желтого скафандра, набрала в легкие воздуха и истерически завыла, как сирена, — нет, зазвонила, как телефон. Это и был телефон. В семь утра. Макс завопил:

— Блиииин!

Курт дернулся, как ужаленный, перевернулся на другой бок и опять уснул. Интересно, она бы сделала это?

За окнами было еще темно. Катрин удивилась, как это ей удалось заставить себя встать с постели. Ничего лучше, чем теплая тьма под одеялом, снаружи быть не могло. По радио обещали фён — «ветряную бурю». У Катрин при одном только упоминании «фёна» заломило виски, как будто их стянуло мощным магнитом. То, что более или менее было похоже на снег, уже растаяло. На его месте топорщились бело-серые надолбы грязи с желтыми пробоинами — дело рук (вернее, ног) всяких Куртов и им подобных. Во всяком случае, было достаточно нескольких секунд, чтобы при виде этого зрелища понять, что именно сулит наступающий день. Ничего хорошего. Да и откуда ему было взяться, этому «хорошему»?

Катрин пила черный кофе и грызла сухарь. Молоко прокисло, а хлеб кончился. При одном лишь мимолетном воспоминании о мюсли ее виски, стянутые невидимым магнитом в мигреневый узел, чуть не взорвались. Катрин ничего не имела против здорового питания, но только не в мрачное декабрьское утро. От компьютера, в общем-то, тоже нечего было ожидать. Хотя четверо уже ответили. Беата писала:

Спасибо. И тебе тоже спокойной ночи. Ты мне очень помогла. Понимаешь, с Джо все не просто, но я думаю, что, если бы все было слишком просто, я бы этого не выдержала.

Ответ Франциски выглядел так:

Привет, Катрин! С чего это ты вдруг занялась рассылками посреди ночи? Что-нибудь случилось? Я тебе позвоню!

Твоя Франци

Франциска была лучшей подругой Катрин и, к сожалению, матерью двух маленьких детей. Нет, не так: к сожалению, у нее никогда не было времени, потому что она была матерью двух маленьких детей, которые, к сожалению, всегда оказывались рядом, когда у Франциски находилось время. Эти дети росли без бебиситтеров.

Бывают дети, которых, как только они появляются на свет, тут же суют в руки их еще слабых матерей, и всем сразу становится понятно: для этих детей нет бебиситтеров. Они еще не могут выражать свои чувства (не говоря уже о мыслях), они могут пока только морщить свой крохотный помятый лоб, открывать рот и издавать первые крики. Но на шее у них уже болтается незримая табличка с надписью: «Бебиситтер — это не для нас! Пусть только появится — мы его быстро доведем до дурдома». И измученные родами матери из последних сил прижимают их к груди, тем самым сигнализируя окружающим: «Ничего, нам не нужны никакие бебиситтеры. Мы всегда с нашими малышами, а они всегда с нами. А если это не нравится нашим друзьям — это их проблемы». Франциска принадлежала к числу таких матерей. У нее, впрочем, был еще и муж. Как она умудрялась все это сочетать, для Катрин оставалось неразрешимой загадкой.

Пришло еще два ответа. Один из них — от Аурелиуса. Его она открыла первым. Аурелиус был последней олимпийской надеждой Шульмайстер-Хофмайстеров. Он обладал всеми качествами, которые необходимы потенциальному зятю, чтобы родители сказали: «Золотце, чего тебе еще надо?» (мать). И: «Заяц, бери быка за рога! Помирать так с музыкой!» (отец). Аурелиусу было всего тридцать пять, а он уже имел (полученную по наследству) нотариальную контору. Он был чемпионом страны по гребле. Он был почетным президентом федерации голубеводов. Он был умен. Он был образован. Он был красив. (Красивее, чем Джеймс Бонд в последних трех частях «Бондианы», то есть уже просто неприлично красив.) У него было двенадцать темных костюмов и десять пар черных туфель. (Это очень удобно: все туфли выглядят одинаково, можно варьировать их как угодно, главное — не надеть два правых или два левых.) У него было три уборщицы — одна убирала квартиру, другая мыла окна, третья чистила обувь. У него было… Но может, этого достаточно?

Аурелиус писал:

Если тебе одиноко, ты знаешь, как меня найти. С любовью и верностью.

Аурелиус

Чего у него не было, так это способности сказать нужные слова в нужный момент.

Четвертый ответ пришел от Макса. Катрин как раз только что протиснула в глотку последний кусок сухаря и запила его горячим кофе, который принялся щипать слизистую оболочку ее желудка, как джазмен свой контрабас. Макс писал:

Доброе утро. Грушевый пирог готов. Можете приходить на завтрак. Курт будет рад. Привет.

Макс

«Завтрак — это идея», — подумала она и набрала номер его телефона. Никто не отвечал. Может, он как раз выгуливал Курта. Или стоял под душем. Или занимался своими голыми девицами. Через десять минут она попробовала еще раз, и он сразу же снял трубку: