Нет никакого «военного искусства»! И уж, конечно, никакие они не «боги войны», они даже не герои.

«Культ героев» Толстой разоблачает последовательно. Его герои – «скромные труженики войны». Капитан Тушин, Николай Ростов… А главный герой, конечно, народ. Про «дубину народной войны» тоже все помнят со школьных лет.

Глупо отрицать, что войну всегда выигрывает народ. Но в этом утверждении банальность соперничает с неопределенностью. И именно «абстрактный народ» – идеальный герой для философии Толстого. Безмолвной горой возвышается над пигмеями – генералами… И Наполеон где-то там, у подножия. Мал и ростом, и деяниями своими.

«Носилки тронулись. При каждом толчке он опять чувствовал невыносимую боль; лихорадочное состояние усиливалось, и он начинал бредить. Те мечтания об отце, жене, сестре и будущем сыне и нежность, которую он испытывал в ночь накануне сражения, фигура маленького, ничтожного Наполеона и над всем этим высокое небо – составляли главное основание его горячечных представлений».

Аустерлиц… Раненого Андрея Болконского уносят с поля боя. Князь, прежде очарованный Наполеоном, думает теперь о его «ничтожности»…

Замечу, что уносят раненого французские солдаты, которые, увидев особое расположение императора к офицеру, даже вернули ему украденный золотой образок. Перед этим Наполеон воздает должное храбрости русских, приказывает позаботиться о раненых солдатах противника. Все равно – ничтожный.

«Человек без убеждений, без привычек, без преданий, без имени, даже не француз, самыми, кажется, странными случайностями продвигается между всеми волнующими Францию партиями и, не приставая ни к одной из них, выносится на заметное место…»

Что его взлет? Случайность. Гениальность? Ему ее приписывают. Любовь к солдатам? Показуха! Максимум от скуки, когда не спалось, мог пойти и поинтересоваться, привезли ли в полк рис.

«…Искренность лжи и блестящая и самоуверенная ограниченность этого человека выдвигают его во главу армии…»

«…Вместо гениальности, являются глупость и подлость, не имеющие примеров…»

А среди «философских рассуждений» – так, россыпью, «штрихи к портрету». «Толстые ноги», «жирные плечи»… До чего же неприятный тип! Толстому не нравится Наполеон, и свою неприязнь он демонстрирует умело и разнообразно.

Знаменитый критик конца XIX века Н. Страхов писал, что образ Наполеона в романе именно такой, каким и должен быть. Не очень понятно, кому и кто должен, но пусть так. Если считать Наполеона «злодеем», то предвзятость может присутствовать.

Но Кутузов-то с Багратионом пострадали лишь потому, что тоже на «философию не работают»! Их вина в том, что посвятили себя столь «недостойному занятию», как война. Багратион на поле боя будет не руководить сражением, а важно, «с понимаем» кивать головой. Дескать, так все и было задумано. Кутузов? Да это человек, который на военных советах только и делал, что спал.

Я, конечно, намеренно упрощаю. Так ведь и Толстой «встраивает героев» в свою систему. Делает так, как считает нужным. Критик Страхов прекрасно все это объяснил. «…В наше человеческое время, как пишет гр. Л. Н. Толстой, одни герои не составляют всего интереса истории. Как бы мы ни понимали героическую жизнь, требуется определить отношение к ней обыкновенной жизни, и в этом заключается даже главное дело. Что такое обыкновенный человек в сравнении с героем? Что такое частный человек в отношении к истории?»

Толстой велик. Он поставил перед собой задачу – и решил ее. Блистательно. Однако я вновь процитирую Драгомирова: «В наше время никто и не думал считать героями, в древнем смысле слова, ни Наполеона, ни тем более Кутузова. Но ведь от того, чтобы не считать героями и полубогами людей, действительно выходящих из ряда, и до того, чтобы силиться доказать в их решениях непроизвольность и бессмысленность, еще очень далеко. История, достойная нашего человеческого времени, заключается вовсе не в том, чтобы воображать, будто Наполеон значил в своей армии не более какого-нибудь рядового или фурштата; но в том, чтобы показать в истинном свете отношение между силою масс и силою личностей, руководящих этими массами».

Со всем соглашусь, кроме «истинного света». Нет его, существует только в воображении. Толстой ведь тоже думал, что уж он-то и показал все в «истинном свете». А вы заметили, что те персонажи романа, которые созданы исключительно силой писательского воображения, гораздо интереснее реально существовавших? Все потому, что Толстой не стеснял их ни в действиях, ни в помыслах.

«Героев» же писатель вполне сознательно загнал в некие рамки. Это его право, как и считать Наполеона «злодеем». Однако «Война и мир» – одно из величайших произведений мировой литературы. Шедевр! И сила слова всегда побеждает правду истории.

Так что я закончу тем, с чего начал. Мне не нравится, когда люди вступают в спор о Наполеоне с «толстыми ляжками» от Толстого наперевес. Миллионы людей! Сегодня. Плохо ведь не то, что Толстой их убедил, а то, что разубедить их практически невозможно. Парадокс: многим из них Платон Каратаев, этот «мистический центр» эпопеи, кажется абсолютно искусственным, но в «толстовском Наполеоне» они не сомневаются. Напоминает «школьную любовь», хотя и в школе далеко не все дочитали «Войну и мир» до конца…

Наполеон для Марины

– Мама, что такое Наполеон?

– Как? Ты не знаешь, что такое Наполеон?

– Нет, мне никто не сказал.

– Да ведь это же – в воздухе носится!

Никогда не забуду чувство своей глубочайшей безнадежнейшей опозоренности: я не знала того – что в воздухе носится!

Сколько лет было Марине Цветаевой, когда она задала своей матери вопрос про Наполеона? Может, восемь или девять. Она прочла стихотворение Пушкина «Бонапарт и черногорцы» и не знала ни кто такие черногорцы, ни кто такой Бонапарт. С Наполеоном один великий поэт познакомил другого великого поэта.

Марина Цветаева – полная противоположность Толстого. Толстой «культ героев» развенчивал, Цветаева героев обожествляла. Толстой Наполеона ненавидел, а Цветаева в феврале 1934 года писала: «С одиннадцати лет я люблю Наполеона. В нем и его сыне все мое детство, и отрочество, и юность. Так было и не ослабевает. И с этим умру».

Это даже не любовь, а всепоглощающая страсть. О которой, каюсь, я узнал уже будучи не совсем молодым человеком. Есть у меня такой недостаток – я не большой ценитель поэзии. Однако чувства Марины Цветаевой к Наполеону оценю с удовольствием.

Длинные кудри склонила к земле,

Словно вдова молчаливо.

Вспомнилось, – там, на гранитной скале,

Тоже плакучая ива.

Бедная ива казалась сестрой

Царскому пленнику в клетке,

И улыбался плененный герой,

Гладя пушистые ветки.

День Аустерлица – обман, волшебство,

Легкая пена прилива…

«Помните, там на могиле Его

Тоже плакучая ива.