– Нет.

– Маленький городишко. Родители переехали туда четверть века назад. Сейчас там красиво – красные горы, парк «Сноу каньон», а в то время жили лишь бедняки да фермеры. Мы были бедняками. Скорее всего, родители решили осесть именно там, потому что так было дешевле, да и место казалось уединенным.

Теперь все изменилось. В регионе крутятся огромные деньги, вокруг нас все развивается и растет. Мы привыкли жить в глуши, а теперь по соседству стоят богатые коттеджи. У них гаражи больше нашего дома. Стариков потихоньку вытеснили, на их место пришли новые люди.

Отец постоянно ворчит по этому поводу. Но больше всего его заводит то, что город превращается в какой-то анклав художников. «Образованные идиоты» – так он их называет. Я купила ему наклейку на бампер: «Я жил в Айвинсе задолго до того, как он стал таким крутым». Но он так и не приклеил ее на машину.

Я улыбнулся.

– У тебя есть братья или сестры?

– Нет. Я единственный ребенок. Родители уже в возрасте. Оба на пенсии, обоим под восемьдесят. Своих детей у них не было, поэтому они взяли меня, когда им было уже за сорок. Меня удочерили сразу после рождения. Родители не особо разговорчивые люди и все держали в тайне, поэтому до шестнадцати я и не знала, что мы неродные. Сомнения были, но я никогда не спрашивала.

– А почему сомневалась?

– Мы совсем не похожи. Особенно мои глаза…

– У тебя чудесные глаза, – вставил я.

Она застенчиво улыбнулась.

– Спасибо. Ты меня в краску вгоняешь. Но все равно спасибо.

– Пожалуйста.

Рейчел казалась немного смущенной.

– Так вот, мы совсем непохожи внешне, но это еще ничего, у меня совершенно другой характер. Не знаю, что сильнее: наследственность или воспитание, но что касается характера, то здесь я абсолютно другой человек. Во мне живет дух свободы, а они излишне религиозны. Мама вполне могла бы стать монашкой, а папа ведет аскетический образ жизни.

– Тебе, должно быть, нелегко было расти в такой семье.

– Я часто их разочаровываю. Видимо, отсюда и идет мой комплекс вины. Даже мое имя.

– Рейчел – очень даже красивое имя, – возразил я.

– Нет, просто это библейское имя. Оно означает «овца». Меня назвали в честь животного.

Я рассмеялся.

– Пусть и так, но имя-то чудесное.

– Спасибо. Они назвали меня так, потому что в Евангелии от Матфея есть строчка: «И поставит Господь овец по правую Свою сторону, а козлов – по левую».

– Козел – это я.

– Ну, если я и овца, то черная. Как-то лет в четырнадцать мы с подругами гуляли по торговому центру в Сент-Джордже, и один мужчина дал мне визитку, спросил, не хочу ли я попробовать себя в модельном бизнесе, сниматься для журналов и в рекламах. Как же я тогда была счастлива. Но когда мать увидела карточку, то просто взбесилась. Сказала, что я должна покаяться, что тщеславие от дьявола, а все модели попадают в ад.

– Может, в этом и есть доля правды, – сказал я.

Рейчел посмотрела на меня, не понимая: шучу я или серьезно.

– Шутка, – успокоил я ее. – Но мне доводилось встречаться с моделями…

Она заулыбалась.

– Ну, тогда ты знаешь наверняка.

Я засмеялся.

– Да уж, я еще тот эксперт. А когда ты узнала, что тебя удочерили?

– В шестнадцать. Как-то школьная подруга спросила, сколько мне было, когда меня удочерили. Я ответила, что никто меня не удочерял. А она посмотрела на меня как на чокнутую и спросила: «Правда? Ты в этом уверена?» Тем же вечером этот вопрос я задала родителям. Им и отвечать не пришлось. Все было написано на их лицах. Я спросила, почему они не рассказали мне раньше, а мать объяснила, что, мол, они ждали, пока я повзрослею, потому что боялись, что я неправильно все пойму, буду думать, что не нужна была родной матери.

– Поэтому ты стала искать биологических родителей?

– Не совсем. Я расспрашивала о них своих родителей, но удочерение было тайным, и даже они не знали, кем была моя мать. Сказали только, что это была незамужняя женщина, а отец так и вовсе не при делах. – Рейчел усмехнулась. – Какую-то роль он, конечно, тоже сыграл. Вряд ли я результат непорочного зачатия.

– Скорее всего, нет, – согласился я.

Я посмотрел на нее, мгновение помолчал, а потом спросил:

– Зачем ты ее ищешь?

– Хороший вопрос, – ответила она. – Не уверена, что смогу выразить это словами. Это как поиски себя. – Рейчел взглянула на меня. – А что с твоей матерью? Ты говорил, вы не были близки.

– Не были. Я съехал от нее, когда мне было шестнадцать. И вот впервые с тех пор вернулся.

– Ты не виделся с матерью до самой ее смерти?

– Да.

– Жалеешь об этом?

Я задумался.

– Не знаю. Часть меня жалеет. Часть меня хотела бы встретиться с ней и услышать от нее извинения. Но скорее всего, я бы в очередной раз разочаровался. Она бы спросила, кто я такой.

– Мне жаль.

Я вздохнул.

– Ерунда. Не ерунда, конечно, но все уже в прошлом.

– Зачем тогда заниматься домом, раз это доставляет столько боли?

– Ищу подсказки.

– Какие подсказки?

Я задумчиво посмотрел на нее.

– Я не все тебе рассказал. Много лет мне снится сон: я ребенок, меня на руках держит женщина, она любит меня. Мне всегда было интересно, кто она и существовала ли на самом деле, – я сглотнул. – Теперь мне кажется, что это была твоя мать.

К нам подошел официант.

– Ньокки в масле с шалфеем, – он поставил тарелку перед Рейчел. – И спагетти алле ванголе для вас, – поставил тарелку передо мной, потом снова обратился к Рейчел: – Не желаете ли посыпать сверху пармезаном?

– Да, пожалуйста.

Официант натер сыр, посыпая им ньокки.

– Готово. Что-нибудь еще?

– Принесите бокаль «Кьянти», – попросил я.

– Одну минуту, пожалуйста.

– Буон аппетито, – сказал я.

Какое-то время мы ели молча. Рейчел заговорила первой.

– Очень вкусно. Хочешь попробовать?

– С удовольствием.

Она подцепила парочку ньокки и протянула мне свою вилку. Я съел.

– Вкусно. Попробуешь мое?

Рейчел взглянула на мою тарелку и сказала:

– Не люблю устрицы.

– Это не устрицы, а ракушки.

– Для меня одно и то же, – ответила она.

– Тогда съем своих ванголе сам, – посмотрел на нее и добавил: – Ванголично.

Рейчел рассмеялась.

– Ужасный каламбур.

– В этом и соль каламбура – чем ужаснее, тем лучше. Если каламбур плохой, значит, он хороший.

– Почти выкрутился, – сказала она. – Теперь понятно, почему ты писатель.

Официант поставил на стол бокал.

– Ваше вино, сэр.

– Спасибо.

Молодой человек ушел. Я сделал глоток и поставил бокал на