голосу нотки ласкового увещевания: — С годами и к тебе такое придет. Для пожилых каждая частица прошлого дорога. А дом мой отныне открыт для тебя.

— Какая трогательность, — пропел Лёвка. — Я бы на месте Паши разрыдался, а на месте Лёхи весь барыш сдал в фонд милосердия.

— Ко мне и надо в первую очередь обращаться, — отрывисто бросил Лёха. — Все теперь мое.

— Зачем тебе чужие фотографии? — удивился Николай Тихонович.

— Мое дело. Захочу — отдам. Или продам.

— Сколько просишь?

— С учетом инфляции всего одну тыщу.

— Соглашайся, — вмешался Лёвка. — Завтра в связи с подорожанием он и три заломит.

— На всё моя воля. Захочу — аукцион устрою. Захочу — смету эту халупу бульдозером.

— Что значит смету?

— А то, — показал кулаки Лёха. — Меня теперь законы не преследуют, а охраняют.

Лёвка демонстративно скрестил руки на груди.

— Надеюсь, это не заставит пустить в ход ваши фруктовые кулачки.

Пашка снова закатился.

— Лёх! Сами ж напрашиваются. Угости этих лохов яблочком и грушей.

— Нет, Паша, — отбросил всякую дипломатичность Николай Тихонович. — Ты прекрасно знаешь, что загнал материнский кров в обход закона. Разрешения её не спрашивал, и в сельсовете кого надо объегорил. Ты не то что законы, все нормы порядочности преступил.

Пашка, немного поразмыслив, стремительно вскочил.

— О порядочности заблеял. Твой папашка, кугут засратый, порядочным был, когда разбивал чужую семью? Напакостил — и в город подался. — Глаза его побелели, как у отца, когда того накрывал гнев. — Жалко тебе не мой дом, а отцово поместье, в какое он влез, когда отсюда людей выгнали. А потом благородного из себя корчил…

Карпин не знал, чем возразить. Благо, выручил Лёха, обложивший всех матом.

— Сядь! — приказал он Пашке, и тот послушно плюхнулся на кровать.

— Кажется, пронесло, — не терял самообладания Гурьев. — Раз в этом акте не побили, то уж в последнем тем более не тронут.

— Кому вы нужны, лохи позорные, — огрызнулся Пашка.

Сычев, не без важности пройдясь, остановился нос к носу с Карпиным. Подчеркнуто медленно вытащил чековую книжку, взмахнул ею.

— Вот где у меня законы, справедливость и долг. Их нет и не будет. Есть только деньги, деньги и деньги. — Сделал движение, как бы объединяющее Карпина с Пашкой. — А вы во глубину истории полезли, вспомнили совесть и своих предков. Что вы делите, ребята?

— Ты с ног на голову не ставь, — перебил Николай Тихонович.

— Вот я и говорю, — упрямо гнул свое Сычев. — Смотрите на вещи реально. А то вы уже старые снимки к антиквариату приравниваете. Тебе фото отдай, другому — бабушкино прясло. А должен быть раз и навсегда заведенный порядок: это мое, а это твое. И без всяких там слюней.

— Демагог, — отрубил Карпин.

Лёха, убрав чековую книжку, закончил почти покровительственно:

— Короче, славному отряду интеллигенции советую запомнить: каждый должен знать свое стойло.

Гурьев поначалу тихо, затем во всю мочь расхохотался.

— Ай да раковод! На славу потешил. Неисчерпаема наша земля болтунами.

— Прежде всего она неисчерпаема расторопными людьми… Возьмем, к примеру, Пашу. Он человек широких интересов и многогранных наклонностей. А по сухим канцелярским документам чаще проходил как лицо без определенных занятий. А кто знает, какое занятие предопределено ему свыше. О моей профессии и вовсе говорить стыдно. Чем больше я набирался опыта, тем меньшую должность занимал. А идеи, ого какие, в голове кружились. Справедливо это? — обдал Сычев терпеливых слушателей крепким перегаром. — В эпоху гласности и демократии всё становится на свои места. У меня дело с гарантированным успехом, а Паша — комендант, смотритель заведения, что откроется в этой избушке. Не удивляйтесь, свободные нравы достигли и наших степей. Обстановку оставим, какая есть. Еще у населения чего экзотического на водку выменяем. С района по сигналу нагрянут, вы, мол, бордель тут развели? А мы выписочку из сельсовета: так, мол, и так, народный музей славного хутора Кастырки на общественных началах. Какова перспектива, а-а?

— Знаешь, кто ты? — готов был вцепиться в Сычева Николай Тихонович. — Еще и гласностью, мерзавец, козыряет.

Гурьев успокаивающе положил руку на его плечо.

— Планы настолько заманчивы, что жутко хочется нарушить их.

— Нет уж, — серо-стальные глаза Сычева обрели беспощадную решимость. — В бараний рог всех скрутим, а своего добьемся.

— А я тебе обещаю, — надрывался Карпин, — с этой земли ты уберешься.

— Предупреждаю, встанете на пути…

— И что тогда?

— Нам, возможно, и перегадите, но вам обойдется дороже.

— Лёха, считай до трех, — вскинул голову примолкнувший было Пашка.

Сычев принял боксерскую стойку.

— Прошу выметаться. И живее. При счете три могут быть неприятности.

Лёвка первым начал отступать, сохраняя достоинство.

— Это называется: не хотите ли отведать раковых шеек? Тронуты вашим вниманием, но обойдемся.

— Лохи позорные! — прокричал свое обычное Пашка. И в крике его послышалась скрытая и отчаянная тоска.

5

Обратно друзья шли, не разговаривая, переживая случившееся про себя.

— Последнее слово осталось за нами, — пытался подсластить горькое впечатление от встречи Гурьев.

— Ерунда! — никак не мог остыть Николай Тихонович. — Они нам условия диктовали, а мы, шуты гороховые, их оспаривали.

Ничего обнадеживающего не ждали они и от Гриценко, вернувшегося из Совета. Василий Данилович выпытал, что с домом Пашки все оформлено тихо и без проволочек. Но документы в отсутствие председателя секретарь показывать отказалась.

— Что и требовалось доказать, — подытожил Лёвка. — Состав и мотивы известны, начинаем действовать по своей программе.

— И что в её первом пункте? — воспрянул Карпин.

— То же, что и в последнем: вовремя дать дёру.

— Блестяще. Ты поистине стратег районного масштаба… Хотя в какой программе нет изъянов.

Гриценко молча наблюдал за сборами друзей. И только когда они садились в машину, с тревогой спросил:

— Что с народом происходит? — Даже в разруху таким злым и бессердечным, как ныне, при достатке, он не был. Вы люди особые, книги пишете. И я спрашиваю вас…

Карпин промолчал, а Лёвка, побаиваясь за строптивый характер Поросенка, рванул с места.

— Когда крестьян выселял, не считал себя бессердечным? — возмутился Николай Тихонович. — Воистину в своем глазу…

В доме тети Насти он собирался побыть не более минуты — черкнуть приличия ради пару слов. Но Лёвка тоже увязался за ним, подначивая приятеля, что горит желанием посмотреть, где прошли юные годы здравствующего классика.

Карпин сразу заметил, что в хате кто-то побывал. Вначале он подумал, что пришла хозяйка. Но по тому, как все было раскидано, поверил в самое худшее.

— Устроили обыск, когда мы были у Гриценко, — предположил Лёвка.

— И не пытались замести следы.

— На это и было всё рассчитано.

Николай Тихонович полушутя-полусерьезно заглянул под кровать.

— Бомбу не могли подложить?

В расстройстве он кое-как навел порядок, так