По крайней мере, он будет в это верить.

Чем дальше продвигался проект, тем четче Шай осознавала, насколько безумен он и сложен. Но в то же время ей все сильнее хотелось успешно завершить его, несмотря ни на что.

Она взяла книгу с записями о жизни императора. Нашла нужную страницу и принялась читать о годах юношества. И вдруг поймала себя на мысли о том, что вся ее работа не более чем притворство, скрывающее истинную цель – побег. И эта мысль причиняет ей щемящую боль. Сбеги она сейчас, и ему больше не жить!

«Ночи! – подумалось Шай. – Да ты привязалась к императору. Относишься к нему совсем как Гаотона».

Она не может испытывать такие чувства к Ашравану. Коли на то пошло, она ни разу с ним не встречалась. К тому же его все презирают.

Но раньше было по-другому. И если рассуждать беспристрастно, то он не заслужил презрения. Он куда сложнее, чем о нем думают. Как и любой человек. Шай способна его понять, способна увидеть в нем…

«Ночи!»

Она решительно встала и положила книгу на стол.

Через шесть часов отворилась дверь, Гаотона шагнул в комнату и замер в изумлении. Шай как раз приложила к противоположной от входа стене печать, а от печати во все стороны зазмеились зеленые, багряные, янтарные виноградные лозы.

Изображение на стене, словно обретя собственную жизнь, безудержно разрасталось, на ветвях распустились листья, и в образовавшихся гроздьях завязывались ягоды. Листья увеличивались в размерах, ягоды же, набравшись соков и света, стали упругими и спелыми. На стене проявлялись все новые и новые детали, к примеру, из-под вьющихся лоз выглянули шипы с капельками алмазной росы на острых кончиках. Возникнув будто из ниоткуда, по контурам изображения побежала сверкающая золотом окантовка, отчего фреска сразу же стала глубже, объемнее, и каждый дюйм ее наполнился иллюзией движения.

Гаотона трепетно вздохнул и стал рядом с Шай.

Вошел Зу, а двое охранников поспешно покинули комнату и закрыли за собой дверь.

Гаотона протянул руку и прикоснулся к стене, но краска, разумеется, оказалась сухой, поскольку стена полагала, что расписана была именно таким образом уже годы и годы назад. Гаотона, опустившись на колени, изучил два оттиска, поставленные Шай в противоположных углах фрески у самого пола. Каждый содержал в себе собственные инструкции относительно того, каким должно быть изображение. Третий же оттиск, поставленный выше, произвел трансформацию. В нем заключалась информация о том, когда и при каких обстоятельствах в прошлом создали эту фреску и какие предпосылки тому послужили.

– Как?.. – спросил Гаотона.

– Один из опекающих меня Бойцов сопровождал Ацуко из Джиндо во время его визита во Дворец Роз, – ответила Шай. – Ацуко тут тяжело заболел, и ему пришлось три недели провести в спальне, расположенной как раз этажом выше.

– А твое подделывание перенесло изображение из той спальни в эту комнату?

– Не совсем. Такое изображение было там в прошлом году, и его уничтожила просочившаяся сквозь потолок вода. Но стена в том помещении до сих пор помнит Ацуко, который проводил там дни и ночи напролет. Он был тогда слишком слаб, чтобы покинуть дворец, но на рисование ему хватило сил. Коротая время, он каждый день добавлял к уже созданному узору то листья, то ягоды, а то и капли росы.

– Печать, которую ты описала, не возьмется, – возразил Гаотона. – Подделка неубедительная, поскольку содержит слишком много изменений одновременно.

– Пусть изменений и много и пусть произведены все сразу, но они сложились в единую линию и привели меня… – Поглощенная в течение последних шести часов неистовым творческим порывом, Шай толком не помнила происходившее, но все же уверенно заявила: – Привели меня именно туда, где и создается истинная красота.

Она убрала печать.

– И все же… – попытался возразить Гаотона.

– Она возьмется, – перебила его Шай. – Если бы вы были стеной, что бы предпочли? Быть серым и скучным или живым и ярким?

– Стенам не дано думать!

– Это не мешает им желать.

Гаотона покачал головой, бормоча что-то про суеверия.

– Сколько тебе потребовалось времени? – спросил он.

– Чтобы сделать эту печать души? Я занималась ею урывками в течение месяца. Эта стена – последнее, что я намеревалась изменить в комнате.

– Художник был джиндосцем, – произнес он. – Возможно, благодаря именно тому, что вы из одного народа, стена… Хотя нет. Это уже отдает твоими суевериями.

Гаотона тряхнул головой, пытаясь постичь, почему картина должна взяться, но для Шай это было очевидно.

– Джиндосцы и мой народ не одно и то же, да будет вам известно, – сообщила она раздраженно. – Возможно, давным-давно мы и были едины, но сейчас уже значительно отличаемся друг от друга.

Ох уж эти Великие. Просто потому, что у народов есть сходные черты, Великие считают их почти одинаковыми.

Гаотона оглядел комнату, ухоженную и обставленную резной мебелью. Мраморный пол с серебряной инкрустацией, потрескивающий камин и небольшая изящная люстра. Пол покрыт великолепным ковром, некогда бывшим всего лишь рваным одеялом. На правой стене многоцветьем сверкает витраж, освещая восхитительную фреску.

Первоначальный вид здесь сохранила лишь дверь. Массивная, но абсолютно непримечательная. Разумеется, Шай не могла перевоплотить ее, поскольку на ней стояло кровавое клеймо.

– Ты ведь понимаешь, что у тебя теперь лучшая комната во дворце, – произнес Гаотона.

– Сомневаюсь. – Шай хмыкнула. – Очевидно же, что покои императора куда роскошнее моей комнатенки.

– Самые просторные во дворце, да. Но они не лучше. – Гаотона присел перед фреской, вновь разглядывая печати внизу. – Ты добавила подробные разъяснения о том, каким образом расписали фреску.

– Чтобы сотворить реалистичную подделку, – сказала Шай, – необходимо обладать весьма уверенными навыками реального создания того, что имитируешь.

– Значит, с тем же успехом ты бы могла расписать эту стену и сама.

– У меня нет красок.

– Если бы попросила, я бы принес. Но вместо этого ты, как обычно, создала подделку.

– Такая уж я есть, – огрызнулась Шай, чувствуя, как в душе нарастает раздражение оттого, что он взялся за старое.

– Какой тебе быть, ты решила сама. Если даже стена может возжелать фреску на себе, то и ты, лишь захотев, стала бы великим живописцем.

Она грохнула печатью о стол и глубоко вздохнула.

– А ты с характером, – продолжил Гаотона. – Как и Ашраван. Кажется, я понимаю, что ты сейчас чувствуешь, потому что благодаря тебе несколько раз испытал подобное на собственной шкуре. Наверное, таким способом… и в самом деле можно наладить искренний диалог между людьми, научить их понимать друг друга. Всего лишь требуется добавить свои эмоции на печать и дать другим почувствовать то, что чувствуешь сам.

– Звучит красиво, – произнесла Шай. – Одно плохо: подделывание души считается в здешних краях ужасным преступлением.

– Верно, считается.

– Раз уж вы прочитали мои последние печати, должно быть, и впрямь стали неплохо разбираться в моем ремесле, – резко сменила тему разговора Шай. – Настолько неплохо, что можно подумать, будто вы меня намеренно ввели в заблуждение.

– На самом деле…

Шай