Удовольствие отдохнуть после усталости дня, радость свидания, сближения за одним столом, разговоры и шутки – вот элементы, из коих составляется блаженство того недолгого обеденного времени, в котором люди умеют вместить столько доказательств любви и столько радости. Все, что способствует сближению личностей, сосредоточению их около одного общего дела, придает живость удовольствиям обеда. Вот почему не может быть более приятного зрелища, как вид обедающей швейцарской семьи, которая, приютившись в своей теплой и обособленной от всего житейского каморке, видит, как за оконцами падает снег, меж тем как ей тепло и уютно при свете мерцающего среди комнаты камелька; и сидят они все, родители и дети, спокойные и радостные, чинно расположившись за столом почти с математической точностью. При тех же самых нравственных условиях происходит гораздо менее привлекательная с виду трапеза индейцев. Разбредшиеся утром по степи, они собираются около середины дня к столу беспорядочному и грязному и начинают обедать, кто сидя, кто продолжая стоять, а кто и растянувшись, лежа на траве. Не будучи сами ни индейцами, ни швейцарцами, мы можем вообразить себе разницу между двумя обеденными обстановками, припомнив себе картину собственных трапез при таинственном освещении камина зимой, и присутствие наше при обедах в летнюю жаркую пору, гораздо более невнимательное и менее порядочное. Можно сказать утвердительно, что по мере приближения людей от севера к югу обыденный процесс среди них становится все менее обильным и менее красивым; под жаркими же лучами тропического солнца обыденная трапеза совершенно изменяет своим характерным особенностям. Преобладающее между гостями настроение во время пиршеств принадлежит к гораздо менее возвышенному порядку вещей, чем то, которое согревает сердца людей во время более скромных семейных обедов. Изысканная роскошь скрывает нередко под складками своей великолепной мантии множество страстишек, отталкивающих ввиду крайней своей мелочности. Благороднейшим из угощений бывает то, которым платят дань собственной потребности гостеприимства, особенным образом чествуя каждую приглашенную на вечер личность. Преобладают тогда, с одной стороны, ласковость и прирожденная учтивость хозяев и внимание, вызываемое в них чувством взаимного уважения; а с другой – вполне естественное выражение благодарности. Подобный обмен благородных чувств распространяет и на самую трапезу свое благотворное влияние, оживляя и украшая то чувственное наслаждение, которое, таким образом, приносится на алтарь более возвышенных понятий. Весьма редкими оказываются пиры, достигающие такой нравственной высоты. Великолепно убранный стол собирает нередко круг людей, презирающих или ненавидящих друг друга, но могущество и покровительство которых бывают нужны угощающему. И вот это-то жалкое покровительство вымаливают нищенски, стараясь вместе с тем и обязать угощаемых узами благодарности, и ослепить их нагло выставляемым богатством. Бледные, неестественные улыбки, изысканно сложенная неправдивая речь и бессовестно-льстивые слова распространяют вокруг стола искусственное наслаждение чисто патологического свойства. Эти смертельно-бледные удовольствия заглушают и самое наслаждение яствами, от которых, таким образом, отстранено все внимание гостей. Кроме этих двух разновидностей пиршеств существует еще третья. Люди, хорошо знакомые между собой, собираются за обеденным столом, блистающим всеми ухищрениями гастрономического искусства, и здесь приносится настоящее жертвоприношение изяществу человеческого вкуса в связи с чувствами обоняния и слуха, а может быть, даже и некоторых половых наслаждений. Когда подобное пиршество не опускается до низменного уровня оргии, оно может возвыситься до той изысканности кулинарного искусства, которое удовлетворяет чувство прекрасного в человеке; а между тем радость, просвечивая на лицах пирующих, высказываясь то блеском ума, то вспышками веселого смеха, вовсе не имеет в себе ничего преступного.

Полдник, составляя трапезу по преимуществу южан, может дойти до совершенства только под сводом вечно лазоревого неба, среди роскоши травы и цветов. Самый условный этикет трапезы становится веселым и приятным, и человек насыщается плодами, сластями, молоком и столь же простыми и легкими яствами. Игры, шутки и музыка бывают естественными товарищами подобных увеселений.

Ужин представляет две весьма отличные друг от друга разновидности. Семейный ужин – это собрание приятно-спокойных радостей, неразлучных с прелестью отдыха, вкушаемого целой группой людей сообща. Утомительные работы дня миновали, и ум отдыхает в спокойном пересмотре событий прошедшего дня и в планировании всего приятного на будущие времена. Настало время, когда сознание всего отчетливее передает языку скопившиеся в нем образы и мысли, и когда человек наслаждается восхитительным внутренним спокойствием; это – самые удобные часы для душевных излияний и дружеских признаний, часы нескончаемых рассказов, шуток и шаловливой болтовни. Благословенна жизнь тех, кому суждено было насладиться радостями семейного ужина.

Другой род ужина состоит из небольшого пира, посвященного удовольствиям вкуса; для наслаждения им достаточно легкого капризного аппетита вовсе не голодного человека, его сумеют возбудить снова легким составом блюд и восхитительными винами, выпитыми в обществе хорошо известных друг другу людей. Подобный ужин даже в самых своих лучших проявлениях всегда колеблется на грани между трапезой и оргией. По большей части чувство умеренности исчезает с самой первой минуты сборища и проявляется уже гораздо позднее, всегда в связи с раскаянием и неприятным сознанием унижения.

Глава IX. О наслаждениях, доставляемых обонянием

Из всех пяти чувств всего менее удовольствий доставляет нам обоняние, да и сами эти удовольствия так мимолетны и скудны, что для иных людей чувство обоняния оказывается как бы ненужным орнаментом и предметом роскоши. У многих животных низшего разряда обоняния вовсе не существует; у большинства же млекопитающих, напротив того, оно является гораздо более острым и развитым, чем у человека. При этом невольно вспоминается собака, которая, бегая весь день с поднятым носом, впитывает все могущие проноситься по воздуху запахи своими чуткими, всегда мокрыми ноздрями. Но так как удовольствия, доставляемые обонянием, не могут быть измеряемы ни на один аршин, то, вероятно, найдутся люди, утверждающие, что орган обоняния у человека более развит, чем у других животных, приводя довольно веские аргументы в пользу своего заверения.

Анализируя самую процедуру обоняния, мы не усматриваем того, что именно составляет для человека приятность благоуханий. Самый орган этого чувства не требует упражнения, и потому удовольствие не может состоять в утолении потребности, как то было указано при объяснении приятности других ощущений. Кроме того, природа, видимо, не старалась привлечь посредством обоняния внимание человека к свойственной ему пище, так как сладчайшие ароматы не связаны вовсе с веществами, его питающими. Благоухания распространены по всем трем царствам природы без видимых законов и без определенной меры. Заметить можно, что ароматами обильно наделено растительное царство и преимущественно цветы; в животном царстве благоухания встречаются реже, а в минеральном их весьма мало. Основной элемент удовольствий обоняния неизвестен, и никогда, по всей вероятности не узнают люди, почему невзрачная фиалка скрывает среди бледных лепестков своих такое обилие благоуханий и почему, напротив того, красивый цветок аронника обыкновенного (эстрагон) распространяет вокруг себя такое зловоние.