Удовольствие совершенно противоположное составляют сила и крепость ощущения, доставляющего наслаждение только лицам, могущим переносить его без неприятного потрясения. Ром, корица, разновидности перца, горчица и т. п. доставляют удовольствия этого рода.

Середину между этими двумя крайностями занимает вереница более или менее выдающихся ощущений, комбинация которых составляет для гастронома источник нескончаемых наслаждений. Законы же, регулирующие приятность этих вкусовых ощущений, мало изучены; неизвестно, например, почему ваниль сообщает кушаньям столь утонченную приятность, а также и почему ее внутренности содержат более аромата, чем кожура.

Так как в удовольствиях вкуса многое зависит от личных идиосинкразий, то почти нет возможности указать, где кончается наслаждение физиологическое и где начинается удовольствие болезненного или патологического свойства.

Человек, отшатывающийся с омерзением от сырного запаха, не вправе называть патологическим наслаждение другого, с восхищением вкушающего горгольский сыр, который кишит криптограммами, и в котором под разновидностями грибов нежатся личинки насекомых и мириады всевозможных инфузорий. Иная пища нравится всем вообще, другая, напротив того, разделяет своих любителей и врагов на два чуть ли не воющие стана. К счастью, почти все люди сходятся во вкусах своих, когда дело идет о пище, поддерживающий наш организм; споры же между гастрономами касаются только роскошных аксессуаров питания. Устрицы, улитки, икра или полынь вовсе не составляют необходимой потребности для человека, хотя они и имеют повсюду своих поклонников и врагов. Колосья же хлебных растений и мясо травоядных животных, наоборот, сопровождают человека во всех его миграциях по земному шару.

Отвращение целых народностей от некоторых яств вовсе еще не составляет патологические явления. Привычка придает жителям Океании охоту к пожиранию муравьев, китайцам – к клейкости излюбленных ими птичьих гнезд, американцам Флориды – к собачьему мясу.

Патологическое наслаждение начинается только там, где съедаемое вещество вовсе не придает питательности человеческому телу. Люди, склонные к истерике, грызущие с восхищением кусочки угля, или личности, наслаждающиеся втихомолку роскошным лакомством золы, земли, извести и т. п., утешаются удовольствиями вполне морбидного свойства. У меня есть знакомый, вовсе лишенный обоняния и почти совсем не ведающий ощущений вкуса; он чувствует ощущение сладости и потому держит всегда перед собой блюдце с мелким сахаром, которым и посыпает усердно всякое кушанье – от супа и говядины до сосисок.

Глава VIII. О некоторых увеселениях, основанных на наслаждениях чувства вкуса. Философия гастрономии

Животное вкушает пищу, когда оно голодно и находит корм; ощущаемое же им удовольствие соизмеряется со степенью его аппетита и со свойством вкушаемой им снеди. Но человек, сумевший разнообразить до бесконечности удовольствия вкуса при содействии гастрономического искусства, умудрился еще распределять часы своего питания так, чтобы они доставляли ему как можно более наслаждений, не мешая притом порядку его занятий.

Наиболее близкая к животному миру часть человечества ест, не соблюдая при этом ни времени, ни меры. Но человек образованный строго придерживается часов, назначенных для питания, распределяя их скорее ради сбережения деятельности своих мозгов, чем ради требования желудка. Время вкушения пищи изменяется в силу национальных привычек, в силу общественных условий и по вкусу каждого; наиболее обычная для людей процедура гастрономических удовольствий обусловливается распределением дня на завтрак, обед, полдник и ужин. Каждая подобная трапеза обусловливается свойственными ей законами, имеет особенное выражение, которое могло бы стать предметом отдельной физиологии. Набросим здесь легкий очерк, посвященный особенностям каждой.

Первая трапеза дня – завтрак, к которому приближаются с чувством девственного, вполне отдохнувшего за ночь аппетита. Обычная неумеренность и капризы избалованного желудка лишают многих людей наслаждений, присущих завтраку. Но дети и те из юношей, которые, будучи уже в совершенных летах, умели сохранить желудок в неиспорченности первого возраста, чувствуют, о пробуждении настоятельную потребность в пище и приступают к завтраку с улыбкой на лице, весело потирая от ожидания руки. Разум, однако, умеряет эти желудочные побуждения, требуя, чтобы временем, употребленным на питание, не был наносим вред предстоящим каждому занятиям дня, и вот почему едят за завтраком вообще немного, спеша утолить только первый голод. Приступая к завтраку семейно или поодиночке, мало обращают внимания на съедаемую пищу и мало разговаривают вообще во время этой первой трапезы дня. Ум бывает вполне занят предположениями и планами на предстоящие часы дня, и человек довольствуется утолением потребности, не ставя на этот раз удовольствие целью процесса питания. Приводя акт завтрака к физиологической формуле, можно сказать, что наслаждению им более всего способствуют хороший аппетит и необходимость скорейшего утоления голода. Случается, впрочем, столько же видоизменений и этой трапезы, сколько людей на свете. Для иных завтрак составляет самое значительное событие первой половины дня; другие же вовсе не приступают к процедуре завтрака. Некоторые блаженные смертные умудряются проводить за этим занятием не менее двух или трех часов, возводя завтрак в трапезу чисто баснословных размеров.

Дети и те немногие из взрослых, которые, по редкому счастью, сохранили в течение жизни желудочную деятельность первых лет, устраивают нередко вторичный завтрак, не имеющий, впрочем, никакого влияния на остальной обиход дня, так как его обычно проводят на манер евреев во время исхода из Египта, т. е. стоя и не выпуская посоха из рук. В холодных краях, где аппетит почти всегда равносилен голоду, второй завтрак бывает иногда делом серьезной необходимости; но, по физиологическому своему значению, он все же отвечает только первой трапезе дня. Таковы ланч у англичан и, по всей вероятности, наше закусывание. Но трапеза, имеющая полное значение отдыха среди занятий дня, соединяет под скромным именем обеда всех, более или менее многочисленных членов семьи; под более же громким названием пиршества, или «обеденного пира», она соединяет множество людей ради настоящего празднества, в течение которого дается место и более благородным человеческим чувством и самым низким побуждениям мелкого тщеславия. Обед человека одинокого состоит из серии одних чувственных наслаждений, и потому он вовсе не имеет никакого психологического значения. Когда случается, что двое или трое людей обедают за одним столом, каждый – на собственные средства и при выборе блюд по собственному вкусу, тогда бывает «совместный обед», украшенный, быть может, интересом беседы; но нравственного общения и акта обеда в собственном смысле нельзя признать в подобном случайном собрании отдельных личностей. Обедом называется общение между лицами, связанными узами семейства или приязни, собравшимися около стола, чтобы вместе вкушать одни и те же яства. Тогда только трапеза оказывается настоящим увеселением, действительным пиром, во время которого удовлетворения вкуса удивительно содействуют гармонии и наслаждению дружественного общения.

При семейном обеде лучшая часть угощения состоит во взаимном чувстве дружелюбия; когда же оказывается недостаток приязни между обедающими, тогда самая изящная снедь не в силах заменить недостающего сокровища, и каждая личность оказывается при подобной трапезе только жующим само по себе животным. Той нравственной атмосферой, в которой сливаются все радости обеда, может быть только или примитивное чувство общительности, или любовь, соединяющая между собой членов одной и той же семьи.