– Фу, да я не про это!

– Так и я не про то! – засмеялась русалка и вдруг замерла, принюхиваясь. Только ноздри подрагивали, как у гончего пса, взявшего след. – Да вот он! – взвизгнула она и захлопала в ладоши, как младенчик при виде медового пряника.

И верно, в освещенный круг выступил юноша. Молодой, меня не старше! Едва наметившиеся усы темнели над верхней губой.

Однако не побоялся показаться на глаза честной компании. Выступил на свет, посулил здоровья присутствующим да и уселся на бревно ближайшее. Тут уж мы его подробно разглядели: волос угольный, глаз изумрудный, ухмылка волчья. До чего хорош собой – я аж зажмурилась! А на груди, под горловиной меховой безрукавки, оберег на кожаном ремешке болтается.

– Я так не играю, – надулась Хмара, – это не добрый молодец!

– А кто? – удивились Едреня с Феней, вытянули шеи и, близоруко щурясь, склонились над незваным гостем.

– Кто-кто, – не отрываясь от очередных виршей, отозвался домовой, – перевертыша за версту видно.

– Откуда ты, оборотень? – спросила я равнодушно и подбросила ветки в костер. Однако подметила, как стрельнул в мою сторону влажным глазом гость неожиданный. – Из славного Ишьгорода?

– Нет, из побратима его – Тыжгорода, – гость улыбнулся, обнажив чуть выступающие клыки. – А ты ведьма здешняя?

Едреню-Феню немедля сдуло. Тихон голову поднял от бересты, на коей стихи записывал, да так и застыл с открытым ртом. Хмара уперлась локотками в синюшные коленки и острый подбородок на ладошки положила, приготовившись к развлечению.

Ешкины метелки! Не выношу, когда меня ведьмой кличут! Волшебницей, колдуньей – милости просим. Но не ведьмой!

– Приличные люди представляются, когда знакомятся!

– Так то люди! – засмеялся парень. – Среди нас нет ни одного, – и подмигнул изумрудным глазом. Вызывающе и нагло.

– А ну говори, кто ты и зачем пожаловал! – потребовала я.

– Ух ты! – присвистнул он. – А ты когда злишься, хорошенькая. Несмотря на то, что ведьма!

Хмара захохотала, Тихон выронил перо, а Едреня-Феня, подглядывающие из-за кустов, притворились березой раздвоенной. Перевертыш улыбнулся и склонил голову к плечу – издевается поганец!

Я выхватила из-за спины метелку бабкину, вскочила и, себя не помня, бросилась к насмешнику. После непродолжительной борьбы у меня в руках осталось помело, а у него – черенок и царапина через всю щеку.

– Что ж ты бешеная такая? – гость вытер кровь с лица, поглядел на ладонь и, недолго думая, слизнул.

– Не люблю, когда меня ведьмой кличут, – буркнула я, оправляя сарафан.

– А как тебя звать, коли не сказывала?

Я в сердцах бросила помело и уперла кулаки в бока:

– Тебя мамка хорошим манерам не учила? Или вы там, в Тыжгороде, все невежи?

– Ну началось, – вздохнула Хмара и снова взялась за гребешок.

– Уймись, стрекотуха, – отрезал парень и отшвырнул от себя поломанный черенок. Прямиком в огонь.

Ну точно – ничему его не учили! Я подавилась невысказанной бранью и прикрыла глаза, чтоб не видеть, как пылает колдовская метла. Не оправдаться мне теперь перед бабушкой.

– А меня Лютомиром звать, – оборотень тронул за рукав. – К вашей ведьме пришел. Не к тебе, конечно, ты ж не она!

– Это бабка моя. Идем, провожу, – махнула я рукой. Ругаться сил не было, романтического настроения тоже.

Подхватив помело под мышку, я поплелась к дому. Лютомир за мной. Через некоторое время были на месте. Оборотень окинул взглядом покосившуюся вывеску постоялого двора «Три ноги», покачал головой:

– Подновить бы надо.

Поднялся по ступеням, споткнулся:

– Починить бы надо.

Открыл дверь, прислушался к скрипу:

– Подтянуть бы надо.

– Ешкины метелки! – вскипела я. – Наниматься, что ли, пришел?

– Нет, – опять широко улыбнулся, – по личному вопросу.

– Бабуля ночью не принимает, режим у ней. Здоровый образ жизни, слыхал? Я тебе на печи в общей горнице постелю. Только гляди, допоздна не спи. Емеля застанет, тебе не сдобровать. Бедняжечка, у него горные тролли печь угнали, совсем умом тронулся – теперь каждую печь в округе за свою принимает.

* * *

Пробудилась я, как только тетушка Сирин закончила петь – аккурат на восходе. И поспешила вниз, в общую горницу, растолкать ночного гостя да завтрак приготовить для постояльцев. Глянула – нет Лютомира! Хоть и показался он мне вчера нахалом и наглецом, а все-таки жаль, что не успели ближе познакомиться. Не каждый день у нас в Заморочье парни симпатичные появляются!

Повелела я печи кашу варить, разостлала на столе скатерть-самобранку, вдруг слышу: стучит что-то во дворе. Толкнула дверь, а она не скрипит. Выскочила на крыльцо – все ступени как новенькие. Глянула на вывеску, а она висит ровно и буковки на ней одна к одной – загляденье! А посреди двора Лютомир в одних портах, с топором в руках. Дрова рубит.

– Завтрак готов! – крикнула я ему. – Работа не волк, в лес не убежит!

– Да и сама себя не сделает, – и стоит красуется, топор из руки в руку перекидывает.

Я не из стыдливых, меня голым торсом не проймешь. К нам в «Три ноги» такие постояльцы захаживали, что вспомнить страшно. Одни умруны чего стоят – не то что без одежды, без плоти разгуливают!

– Смотри, не лиши себя чего-нибудь полезного, – кивнула я на топор и убралась восвояси.

К накрытому столу и бабуля подоспела. Пришлось про метелку признаться и про оборотня поведать. А тут и он сам заявился. Уселся как ни в чем не бывало, заглянул в горшок и поморщился:

– А у вас тут все растительное?

И с укором на бабулю посмотрел, которая пророщенные зернышки обратом заливала.

– А ты, милок, перекинься волком, сгоняй в лес, чай недалече! Да принеси нам зайца, али утку, али яйцо, али смерть Кощееву!

– Бабушка, опять ты про ваши разборки с дедом! Пятьсот лет как в разводе, а все Василиску ему простить не можешь, – попеняла я. – Забудь уже!

– Права ведьма старая, – Лютомир взъерошил пятерней смоляные вихры. – Перекинулся бы. Да не могу. Затем и к тебе пришел, за подмогою.

– Пошто к Тыжгородской ведьме не обратился? Али бешеному волку семь верст не крюк? – подколола бабуся. С юмором она у меня.

– Так она на меня проклятье и наложила!

– Чем же ты ей не угодил?

Лютомир замялся, бросил на меня косой взгляд и залился румянцем, яко красна девица.

– Говори, олух, ежели пришел! – рассердилась бабушка. – За что?

– Больно я ее дочке приглянулся, – потупился оборотень. – А по мне – ничего слаще свободы нет.