хочешь?! — Один глаз его хитро прищурился. — Ты вот Якуна после покушения простил, с Вороном не разобрался. Почему, непонятно! Многие воспринимают это как слабость. Опять же советы эти, союзы! Там совет, тут дума! Зачем все это? Люди недоумевают. Думают, мягкотел, сам ничего решить не может. Твердости в нем нет, хорошенько надавить и сломается!

Слова боярина прозвучали обидно, но я уже все обдумал и мысленно согласился с ним в главном. Я непростительно расслабился и чуть было все не просрал.

Отбрасываю эмоции и добавляю в голос жесткости.

— Ладно, я тебя понял, но давай от общих слов перейдем к конкретным лицам. Якун, Ворон, это понятно. Кто еще решил выступить против меня?

— Решили или нет, я тебе сказать не могу. — Боярин вновь огладил свою бороду. — Я к людям в душу не заглядывал, а вот присмотреться к кое-кому следовало бы. Вот, к примеру, тысяцкий Лугота последнее время странные речи ведет. Путята Заречный опят же мутит купцам головы и зачастую отклик у многих находит. Все ж в долгах у тебя, как в шелках, а как известно, берешь чужие, а отдаешь-то свои. Свои отдавать никому не хочется! — Он замолчал, словно бы вспоминая. — Что еще! Ну вот староста кожевенного конца, Ермила Зырич. Тот учениями постоянными недоволен, мол Калида твой замучил народ совсем. Среди ночи поднимает, и чуть что не по нем, так сразу штраф. Частенько и епископ наш, Феофаний Грек, проговаривается, что консул в церкви редкий гость, на службы не ходит, а все больше с ведьмой своей якшается.

Он криво усмехнулся.

— Что, хватит тебе имен или еще добавить?!

Скажу честно, хватило! Особенно потряс меня Путята.

«Я же ведь его из застенков ливонских вытащил, жизнь, можно сказать, спас, а он против меня… — В душе всколыхнулась такая злость, что я набросился на самого себя. — А ты чего ждал?! Захотел в демократию поиграться, вот и получай! Хлебай ее полной ложкой!»

Пытаюсь справиться с накатившей волной ярости, а всплывшее из глубин души раздражение советует самое простое и радикальное решение.

«Чего с ними возиться! К чертям собачьим эту думу и вече вместе с ней! У тебя есть шесть тысяч штыков, готовых в любой момент по одному твоему слову разнести здесь все к чертовой матери».

Принимаю такую возможность, но мысленно спрашиваю сам себя.

«А дальше что?! Царство! Стоило ли ради этого все затевать?! Оно так и так бы пришло, а ведь ты хотел построить все по-другому. А теперь что! При первых же трудностях пытаешься свернуть на проторенную дорожку».

Неожиданно понимаю, что все эти недовольные мною люди и есть то гражданское общество, которое было уничтожено за годы владычества монголов. Это прозрение меняет ход моих мыслей.

«Ты же хотел сохранить этот древний баланс между хаосом народно-вечевой власти и жесткой дланью княжеского порядка! Вот тебе и случай! Борись, строй то общество, которое хотел! Уговаривай, тащи, если придется силой, но не ломай! Гони прочь обиду и действуй так, словно это твои ученики. Бестолковые, взрывные, вечно недовольные, но которых ты обязан довести до выпускного, чего бы они не выкидывали и чего бы тебе это не стоило!»

Это понимание мгновенно успокоило меня и, вернув уверенность, настроило на рабочий лад.

«Ладно, имена плохих мальчиков нам известны, — мысленно иронизирую над ситуацией, — но неужели в классе не осталось ни одного отличника?!»

Прерываю затянувшееся молчание и растягиваю губы в улыбке.

— Так что, неужто все в городе недовольны своим консулом?!

Фрол вдруг тоже улыбнулся.

— Почему же все?! Вот я, например, доволен! Из бояр вон Острата за тебя горой! А Алтын Зуб из-за тебя с лучшим другом Путятой рассорился ни на жизнь, а насмерть. Волками друг на друга смотрят! Так что есть у тебя, консул, поддержка в народе, только ты смотри, не растеряй ее за последние недели.

Я молчу, потому что мне надо все обдумать, и видимо, поняв это, боярин вдруг поднялся и неторопливо оправил смявшийся кафтан.

— Ну что ж, сбитень у тебя славный, надо свою дворню к твоим поучиться отправить. — Его улыбающееся лицо расплылось еще шире. — Не прогонишь?!

Я поднимаюсь следом и отвечаю в том же добродушном ключе.

— Ну что ты, Фрол Игнатич! Ты здесь завсегда желанный гость, и любая просьба твоя для меня закон.

Боярин кивнул и, снимая улыбку со своего лица, степенно двинулся к двери. Не сказав прямо, мы оба поняли друг друга. Он оказал мне услугу и дал понять, что князь поддержит меня на ближайших выборах, а я в свою очередь пообещал, что доброго отношения никогда не забываю и в будущем отплачу сторицей.

Глава 8

Январь — февраль 1246 года

Перекресток Южной улицы и Луговой считается в Твери символической границей между гончарным и кожевенным концами. Он представляет собой маленькую площадь, которая сегодня заполнена народом. В основном тут собрались местные с близлежащих кварталов, но есть и люди пришедшие с других концов города.

Взобравшись на импровизированный помост, обвожу взглядом собравшуюся толпу. Перед глазами несколько сотен взбудораженных людей, но я не дергаюсь, а уверенно подняв руку, призываю толпу к тишине. Ведь этим, говоря языком будущего, предвыборным митингом я уже заканчиваю свою короткую, но очень бурную избирательную кампанию.

Скажу честно, тогда две недели назад слова Фрола задели меня за живое и заставили по-другому взглянуть на ситуацию в городе. Не суетясь, я тщательно продумал свои дальнейшие шаги и только после этого начал действовать.

Первое, что я сделал, это собрал боярскую думу и представил ей отчетный доклад о проделанной работе и результатах за пятилетний период. Часа два без передыха молол языком, рассказывая, что построили, сколько новых рот набрали. Какие военные походы провели, чем они закончились и сколько всего потратили на все эти цели.

Подробнейшим образом отчитываясь за каждый потраченный рубль, я добивался сразу двух целей. Во-первых, показал боярам их значимость и свою подотчетность, а во-вторых, ненавязчиво так, для самых забывчивых, повторил все свои заслуги перед городом.

Новые стены, башни, дома и мануфактуры! Разросшаяся до «вселенских» масштабов зимняя ярмарка! Разгром степной орды на южных подступах и обуздание Литвы! Я перечислил все то, что они и так знали, но попривыкнув к успехам, подзабыли, и значимость чего в их глазах успела потускнеть. Я все это напомнил, но не тыкая им в лицо, мол посмотрите какой я гениальный и какие вы бездарные. В своей речи я больше акцентировался на то, сколько на все это было потрачено, а потом как бы между делом