вторую кандидатуру можно и не кричать. Роман Радимич все же Якуна назвал и голоса пересчитал, так сказать, для протокола. Дав писарю цифру, он вышел на край трибуны и зычно объявил меня консулом на новый пятилетний срок.

Я подошел под благословение, и епископ Твери Феофаний Грек, призывая Святую троицу, перекрестил меня и протянул свою высохшую как куриная лапка ладонь.

Касаясь губами пергаментной кожи старика, я слышал над головой его еле слышный шепот.

— Не человек благословляет, а Бог его рукою и языком!

«Хорошо коли так!» — Успел я подумать тогда, прежде чем площадь накрыл дружный и троекратный вопль тысяч луженых глоток.

— Любо! — Загремело над головами людей.

— Любо! — Пронеслось над шпилями домов и позолоченными куполами нового собора.

— Любо! — Вырвалось эхо за пределы городских стен и остроконечных башен.

Потом пошли поздравления. Строго по старшинству, сначала князь Ярослав пожал мне руку и, обняв, коротко и искренне добавил.

— Я рад!

За ним пошли уже более многословные бояре, а когда очередь добралась до Якуна, то тот выглядел настолько мрачным и подавленным, что я даже воздержался от злорадства.

Результат для него был, прямо скажем, обескураживающим. Моя активная деятельность в последние две недели опрокинула все планы моего главного противника. Многие из недовольных поопасались выступить против меня открыто, а то и вовсе развернулись на сто восемьдесят градусов. Прав был боярин Малой, когда говорил, что враги мои воспринимают мое попустительство растущему недовольству, как слабость. Стоило лишь продемонстрировать силу, и большинству этого хватило. Тысяцкий Лугота, например, едва почувствовал мою активность, сразу же ушел в тень и вновь занял выжидательную позицию. Одно дело бухтеть за спиной, и совсем другое пойти на открытый конфликт. На это, как оказалось, у большинства нет ни характера, ни достаточной мотивации.

Сейчас, стоя у окна и вспоминая недавние события, я невольно улыбнулся.

«Все хорошо, что хорошо кончается! Но этот случай надо хорошенечко запомнить на будущее и постоянно держать руку на пульсе города, а для этого, — тут я почувствовал, что улыбка сходит с моего лица, — для этого нужна служба безопасности. Не охрана моей персоны, а именно то, что подразумевается под этим термином в двадцать первом веке. То есть, государственная безопасность со всеми политическими и силовыми структурами».

Подумав о такой необходимости, решаю заняться этим вопросом сразу же, как появится свободное время, а пока… Слышу за спиной шум распахивающихся дверей и, бросив последний взгляд на заснеженную Тверь, поворачиваюсь к свои гостям.

— Рад приветствовать моих добрых друзей! Как доехали… — Раскинув руки иду навстречу братьям Нездиничам.

Еще пара минут приветствий, дружеских объятий и прочей положенной суеты, и наконец, мои новгородские гости занимают свои места за столом.

Пока они рассаживаются, я то и дело бросаю на гостей прощупывающие взгляды.

«Судя по их довольным лицам, они таки сломили сопротивление посадника, и моему холостятскому бытию скоро придет конец».

Я не знаю, радоваться мне этому или нет. С одной стороны, новые возможности, а с другой, я и имеющиеся не успеваю реализовывать. Опять же, Иргиль! Она хоть и твердит, женись, но я же вижу, как ей тяжело. Она знает, если в моем доме появится другая женщина, то все изменится. Жена есть жена!

«Да какая жена! — В сердцах не могу сдержаться. — Ребенок еще совсем! Пятнадцать лет! Да в наше время меня за такое в каталажку бы упекли!»

Тут, понятно, нравы иные. В этом времени выживание рода на первом месте, а для этого чем раньше женщина родит первенца, тем лучше. Тем больше здоровых детей она сможет выносить за свою недолгую и тяжелую жизнь.

Все это мгновенно проносится в моей голове, но кардинально моего мнения уже изменить не может. Я знаю — это все лирика, а реалии таковы, что жениться все равно придется, и вариант породниться с новгородской аристократией — наилучший из возможного.

Быстро отбрасываю бессмысленные сомнения и, по-прежнему держа на лице радушную улыбку, изображаю радостное нетерпение.

— Ну, рассказывайте, как там наши дела?

Глянув на старшего брата, Горята довольно усмехнулся.

— Одолели мы супостатов! Будет тебе такое приданное, какое ты хотел!

Изображаю радостное удовлетворение, но вопроса не снимаю, мол одним предложением не отделаетесь, давайте подробности.

Мой живой интерес льстит самолюбию гостей, и с молчаливого согласия Богдана Горята живо начинает рассказывать.

— По нашим законам, если земля никем не занята, то любой новгородец, пришедший туда первым, может ее застолбить. Я проверил, та землица, что ты оттяпал, ничейной была, вот мы и подступились к посаднику, мол хотим взять ее под себя.

Сбыслав Якунович поначалу давай нас пытать, зачем вам да почему?! Там же тверичи засели, и все такое… Но мы уперлись, это наше дело, а с тверичами разберемся, не впервой! Он тянул с ответом как мог, но ты был прав, едва мы предложили выкупить землю, как сразу мнение свое переменил. Почуял выгоду, собака жадная!

Слушая, я вспоминаю, что это была действительно моя идея. Продать то, чем не владеешь, какой купец от такого откажется. Де-факто, в Новгороде уже давно смирились с потерей куска бесхозной земли, но все равно, при каждом удобном случае норовили этим посаднику в нос тыкнуть, мол твой недосмотр! А тут такой подарок! Втюхать Нездиничам спорный участок, а потом рассказывать всем, как ловко он разрулил давний спор, на эту наживку посадник должен был клюнуть, и судя по всему, он купился.

Пока я вспоминаю, Горята продолжает.

— Тут важно было, чтобы слух о свадьбе не просочился раньше времени и посадник всю комбинацию бы не раскусил. Тогда либо цена в разы выросла бы, либо он совсем в отказ бы ушел. Это потом Сбыслав Якунович прозрел в чем причина, когда мы участок в городе на Евпраксию перевели. Вот тут он взвился, а с ним и гости наши ганзейские. Чего только не предлагали. И перекупить наш городской участок предлагали, и выменять, и цену давали хорошую, но мы на своем стояли. Тоды уже угрозы пошли. — Тут Горята задорно подвел черту. — В общем рассорились мы почти со всей Прусской улицей, а Ганзейский дом так пообещал никаких дел с нами не вести, ежели мы в Новгороде Тверской торговый двор откроем.

«Узнаю повадки господ европейцев! — Мысленно иронизирую на слова Горяты. — Видимо нежелание честно конкурировать у них в крови!»

По лицу старшего брата вижу, что последнее его серьезно заботит, и пытаюсь подбодрить.

— Ничего! Ганза, конечно, союз крепкий, но и наш не лыком шит! — Обвожу своих гостей веселым взглядом. — Вскоре свои корабли построим и сами двинем и на Готланд, и к Германцам, а может и