А она и впрямь была похожа – в своем сером комбинезоне и камуфляжной шапке, правда, никто ей никогда этого не говорил. Джей-Ди отпускал им вяленую оленину и пожелтевшие от времени карты местности, на которых шариковой ручкой очерчивал неопределенные круги – помечал якобы места хорошего клева. При этом он подносил ладонь к козырьку бейсболки, а потом важно скрещивал руки на груди.

– Вот спасибо! Спасибо… Джей, да?

Приезжие обожали обращаться ко всем по именам, вероятно, в них еще жила вера в ритуалы провинциального гостеприимства. Мистера Коронена, владельца продуктовой лавки, который всю жизнь носил, не снимая, отутюженную клетчатую рубаху, они называли не иначе как Эд. А Санта-Анну из закусочной – Энни, Энн и «дорогуша».

– Да ты же дочка Джима, – говорили они мне. – Ишь как выросла!

Кто-то подошел ко мне в банке, когда я клала деньги на открытый недавно банковский счет, кто-то махал мне рукой из машины, когда я шла вдоль шоссе с рюкзаком. Со мной заговаривали совершенно незнакомые мужчины, с кем я сталкивалась раза два или три в жизни – много лет назад, когда я была еще ребенком, когда мой отец случайно нанялся летом работать гидом-проводником для приезжих рыбаков. Они вели себя так, будто не были для меня все на одно лицо вроде диких гусей или перелетных птиц с бирками на лапках. Меня удивляло, что для них я была незабываемой местной достопримечательностью, которую ни с кем не спутаешь.

Последние экзамены у нас состоялись на неделе перед Днем памяти. Все окна в школе были открыты нараспашку и подперты линейками. Случайно залетевшая стрекоза умерла, прилипнув к оконному стеклу. Май – пора всеобщего разобщения. У всех уже был такой отсутствующий взгляд – особенно у учителей. Трудно было сосредоточиться – если кто-то когда-то вообще намеревался сосредотачиваться – на определении косинуса. Или на повторенном в двадцатый раз правиле о сумме квадратов катетов и сумме гипотенузы. Даже ботаны пребывали в игривом настроении, предпочтя скучные косинусы поэзии, микстейпам и спорам о тайном значении стихов группы «Оазис». Парта Лили к тому моменту – к концу экзаменационной недели – была необитаемой. В последний раз я видела ее днем в понедельник, когда она передавала миз Лундгрен розовую записку от директора школы. Прочитав записку, миз Лундгрен нахмурилась, а Лили удалилась, так и не дождавшись ее реакции, достав длинные черные волосы из-под воротника куртки и уронив их на капюшон за спиной. Всю оставшуюся неделю в школе она не появлялась.

В пятницу днем я меньше чем за двадцать минут написала сочинение на тему экзамена по наукам о жизни: три абзаца о клеточной основе размножения. Потом нацарапала на лицевой странице свою фамилию, положила синюю тетрадку в стопку на столе у миз Лундгрен и вышла на улицу. Приятная полуденная погодка была сплошное наслаждение. Зашла в лавку и купила лакричных леденцов и сигарет, выкурила две подряд, шагая через заросли растущего на обочине шоссе молочая и наблюдая за пчелами и бабочками-монархами, а потом, сама не знаю почему, зашвырнула пачку с сигаретами в кузов проезжавшего мимо красного пикапа. И тут же прямо над моей головой появились три пеликана – словно в награду за мое хорошее поведение. Летите, летите, подумала я обрадованно. Они захлопали огромными крыльями в унисон и быстро скрылись за деревьями.

С четырех до шести в тот день я просидела с Полом на теплых досках веранды, глядя, как на озеро слетаются стайками утки и дикие гуси, спланировав на водную гладь, опускают под воду головы на длинных черных шеях. Я обратила внимание Пола на них, хотя сама в глубине души надеялась увидеть пеликанов. Или какую-то еще более редкую в наших краях птицу – например, сокола. Я грызла лакричный леденец, а Пол был занят возведением домов из камешков. Он передвигался по веранде на коленках и выкладывал улицы из кусочков коры. Теперь он полностью перестраивал, превращая его из средневекового поселка в современную столицу Европы – шестого спутника Юпитера.

– Не считая Марса, это место, где может быть жизнь, – объяснил он.

– Откуда ты знаешь?

– Она находится в зоне Златовласки[19].

– В какой-какой зоне?

– Там не слишком жарко, не слишком холодно.

– А, ясно. – Я обгрызала края лакричного леденца. Потом вспомнила: – Но ведь в твоем городе никто не живет, так? Ты же сам говорил.

Он кивнул, не поднимая головы:

– Его еще не обнаружили.

Он разрушил выстроенный им сложный геометрический узор из стен и дорог, развалил все башни и рвы и оставил случайный, на первый взгляд, набор листьев и камней – их сюда могло бы занести ветром или ливнем. Он сосредоточенно выудил из кармана припрятанный там кленовый лист и стал пристраивать его то в одно место, то в другое, совершенствуя городскую планировку, которая существовала только в его воображении.

А когда Патра через час вернулась домой из города, она наступила прямо на столицу Европы. Пол взвыл: «Ма-а-ам!» – после чего повалился на спину посреди руин своего города, закрыл глаза и затих.

– Что такое? – спросила Патра, поначалу весело, потом раздраженно. Она опустилась на корточки и поцеловала его в подбородок. – Малыш, что случилось? Что я сделала не так? – Но Пол отказывался открывать глаза. Она взглянула на меня. Я сидела на полу, прижав колени к груди. И хотя проще было объяснить, что она наделала, я предпочла сидеть молча. Я не знала, как рассказать ей про столицу Европы, чтобы при этом мои слова не прозвучали снисходительно, чтобы не говорить таким тоном, словно Пола тут нет. Я пожала плечами.

– Ладно, – сказала Патра. – Пол берет тайм-аут. Малыш отдыхает, он перевозбужден оттого, что завтра приезжает папа. Верно?

Но было видно, что перевозбуждена как раз Патра. В тот день, вместо того чтобы вычитывать рукопись, она укатила на велосипеде в город купить еды и постричься. Она записалась в салон Нелли Бэнкс – та окончила школу стилистов, – и теперь мне было странно видеть волосы Патры, которые короткими перьями торчали в разные стороны и лежали завитками за ушами. Ее волосы теперь даже подчинялись иной силе гравитации – возможно, так на них воздействовало гравитационное поле Европы, – пружинисто поднимаясь и опускаясь и отражая блики предзакатного солнца.

Медленно, демонстративно, я натянула на руку кожаную перчатку Пола и двумя пальцами изобразила, как она идет к нему и, точно крошечный зверек, обнюхивает его коленки.

– Хи-и-и, – протянул он и сел.

Теперь я заметила, что его лицо покрыто густой испариной. Капельки пота собрались лужицей у него на подбородке. А зрачки сильно расширились и напоминали крохотные летающие тарелки. Он покачнулся.

– Так, ладно, – произнесла Патра. Словно Пол высказал какое-то соображение, с которым она вынужденно согласилась. Она сгребла его в охапку и добавила высоким голосом: «Фи-и-фай-фо-фам!» – и еще, уже тише: – Я… чую… кровь… – Она стала притворно грызть его шею. И когда он слабо улыбнулся, произнесла: – Привет, малыш, привет, малютка. О чем нам говорит место преступления?