– Значит, она хорошая?

Но на самом деле мама вот что имела в виду: она ведь не здешняя, так? Потому что при всем при том, думаю, моя мама всегда хотела, чтобы у меня были более высокие устремления, чем у местных девчонок, чтобы я была хоть на капельку лучше них.

– Ага.

– Хорошо. Тогда желаю хорошо провести время!

С этими словами она подошла к полке над раковиной, отвинтила крышку у старой банки из-под варенья и выудила оттуда четыре смятых банкноты из своей заначки. Она поморщилась, когда я замахала руками, отказываясь от ее предложения.

– Да я серьезно!

– Мам… – Банкноты мягко, как тканевые салфетки, легли мне на ладонь. На ощупь они не были похожи на деньги.

– Это важно! – Теперь на ее губах заиграла понимающая улыбка.

Я почувствовала, как у меня защекотало в горле. Предупредительный сигнал.

– Что именно?

– Пуститься в небольшое приключение.

– Ну, мам! – Мне не понравилось, как она это сказала. Словно она знала, что я задумала, хотя ничего она знать не могла и не стала бы спрашивать. Словно я собралась завалиться в казино, напиться там и оторваться по полной на ее несчастные четыре доллара. Словно только этого она и добивалась. – Я просто хочу сказать, что рыбу разделаю завтра. И прошу тебя передать это папе, ладно?

Она нашла в горе чистой одежды мою голубую фланелевую рубашку и бросила мне. Высохшая на солнце рубашка была еще теплая и пахла стиральным порошком и кедром.

– Иди! – А сама продолжала складывать одежду. – Я не буду приставать с расспросами. Не буду спрашивать у тебя, чем она там занимается одна с ребенком. У нее такой длинный отпуск? Иди и ни о чем не думай.

Патра поставила одну ногу на педаль газа, а другую – на тормоз. Когда она переключала скорости, машина чуть тряслась и потом рывком дергалась вперед. Сжимая руль, она одновременно пыталась стереть пятнышко с юбки и давала мне больше, чем обычно, инструкций: перед едой пусть Пол выпьет два стакана воды, в три часа – четыре крекера, бутерброд с тунцом – в пять. Я слушала, но не отвечала. Я думала о долларах в своем кармане и о старой банке из-под варенья на полке над раковиной. Еще я думала о блеснах, которые мы с отцом делали для продажи, да так ни одной и не продали, о банках, которые мы наполняли домашним джемом, чтобы торговать им у закусочной по выходным, о выстиранной одежде, которую мама перешивала из старых обносков.

Видя, что я всю дорогу молчу, Патра мельком взглянула на меня и снова стала смотреть на дорогу.

– Твоя мама не сердится?

– А Патра это ваше настоящее имя? – Я спросила и вдруг почувствовала, будто в чем-то ее обвиняю. Не знаю почему. Меня вдруг разозлила ее подчеркнутая любезность. И разозлила ее юбка с пятном, которое она терла пальцем, а особенно меня злили крупные, как у павлина на хвосте, цветы на этой юбке.

Мой вопрос ее удивил.

– Вообще-то нет. Я – Клеопатра, и меня всю жизнь называли уменьшительно Клео. А что?

Я искоса посмотрела на нее. У нее на щеке лежала большая серьга с черным камушком.

– Да просто так.

– После того как я встретила Лео, я изменила имя. Странная была бы парочка – Лео и Клео! Правда? – Она словно оправдывалась. – Кому бы это понравилось?

Никому. Она была права.

– Послушай, он тебе понравится, – пообещала она. – Он из тех людей, чьи мысли можно слышать. Ты сама увидишь: он говорит, а сам в это время делает в уме вычисления. Вот он какой умный.

Интересно… Я подумала: а вот бы услышать его мысли прямо сейчас, когда он в тысяче миль отсюда, в воздухе, в самолете, делает в уме вычисления, наблюдает за своими протозвездами и за их магнитными полями, вычерчивает галактики, такие древние, что мы узнаем об их существовании, когда им уже будет по миллиарду лет, и вычисляет траектории движений Патры, и Пола, и меня, и этой машины, которую, как я заметила, Патра отмыла от соли и грязи к его приезду.

– Конечно, – проговорила я.

Патра нервничала из-за того, что оставила Пола одного в кровати. Но когда мы приехали к их коттеджу, малыш уже встал и делал себе сэндвич с сахарным песком, который намеревался погрузить в свой пластмассовый грузовичок, после чего отправиться в лесную хижину. Его лесной хижиной был перевернутый вверх ножками стул, и я предложила ему поставить настоящую палатку – она валялась у них в гараже, и ею никогда не пользовались – прямо на ковре в большой комнате. О том, что накануне он неважно себя чувствовал, я могла догадаться по серому цвету лица, и еще я вспомнила о его вспотевшем подбородке. Патру моя идея привела в восторг.

Прежде чем уехать, она несколько раз поцеловала его в голову, потерлась лицом о его макушку, вдыхая его запах, точно собака.

– Папа будет тобой гордиться! – воскликнула она. – Он будет очень рад тебя увидеть! Ты молодец, малыш!

Весь день мы обустраивали наш лагерь. Я пообещала Патре не выходить с Полом из коттеджа, поэтому, чтобы убить время, сидя в четырех стенах, я научила его всему, что сама знала об охоте на медведей, о том, как есть дикие ягоды и жевать кору, чтобы не умереть в лесу с голоду, как выжить с одним ножом, если так случится. Никогда не следуй по течению ручья в надежде, что он выведет тебя к цивилизации, уверяла я его. Это миф. Лучше найди источник чистой воды – и сделай это не позже чем через два дня. Если надо, завяжи рукава куртки вокруг лодыжек и ходи по высокой траве утром, чтобы на рукавах осело немного росы. Слизни ее языком (ради тренировки Пол волок свою курточку по ковру). Не бойся есть кузнечиков. Избегай растений с молочным соком. Избегай белых ягод.

Я научила его ползать по тонкому льду, распределяя свой вес по хрупкой поверхности, научила ползать по-пластунски, как солдат.

– За тобой пришел медведь! – сообщила я ему.

Он с минуту поползал, потом остановился передохнуть.

– А теперь волк!

– Можно не волноваться! – Он тяжело дышал. Его щеки покраснели. – Они… милые!

– Хорошо! – И я легла рядом с ним на живот.

Ровно в пять я дала Полу бутерброд с тунцом. В точности по инструкции: тунец из банки, соус отжат, бежевое мясо размято вилкой по сухой поверхности хлебного ломтика. Пол жадно сжевал бутерброд, а потом накинулся на десерт – коробку крекеров в виде зверушек. Покончив с крекерами, он встал из-за стола. Крекерные крошки застряли у него в складках рубашки, а часть рассыпалась по полу.

В семь я наполнила для него ванну. Я налила в воду немного шампуня и взбила пену. Потом, пока он снимал штанишки и потяжелевший подгузник, притворилась, что изучаю укус комара на своей лодыжке. Я случайно сковырнула засохшую шапочку крови, и из ранки от укуса потекла струйка крови, словно это была совершенно свежая рана. Я неторопливо вымыла кожу вокруг. Наконец обернулась на Пола. Он уже сидел в ванне и самозабвенно строил из пены две башни на своих коленках. Мы не разговаривали. Только после того, как я развернула его пижаму, выкинула мокрый вонючий подгузник и дала ему свежие трусики, он завел разговор: