С этими мыслями он кое-как заснул. Но посреди ночи его сон нарушили шорохи на чердаке – мерещилось, как кто-то точит об доски коготки, возится, шныряет из угла в угол и… что-то бормочет! И это бормотание было похоже не то на лепет младенца, не то на ворчание лесного зверя.

Проснувшись в затопленной полуночной синевой хижине, Ананд, затаив дыхание, покосился на отца – тот спал в постели, шлёпая губами, но не храпел, как обычно: отцовский сон висел на волоске, и подозрительные звуки, раздающиеся с чердака, могли оборвать волосок в любую минуту.

Тигрёнок медленно и осторожно сполз с кровати, чтобы кровать ненароком не скрипнула и не разбудила Прабхакара с концами, и всё так же медленно и осторожно прокрался к лестнице, ведущей на чердак. Кто издаёт эти звуки? Кто-то из зверей решил поживиться яйцом? Или так шумит тот, кто вылупился из яйца?

Ананд взобрался по лестнице и откинул дверцу чердака: скорлупа яйца сморщилась, и в ней окала дырочка. Сердце тигрёнка ударилось в бега.

Широкими зрачками Ананд ощупал чердачную темноту – в углу возилось чёрное пятно. Он закрыл глаза, а когда открыл, на кончике его хвоста загорелся свечной огонёк, и тени от предметов надулись, как воздушные шарики. Готовясь удирать, он подкрался к пятну и, боязливо вытянув нос, всматривался во вспыхнувший папоротниковой чешуёй комочек. Между чешуйками пушком торчала шерсть. Ананд потянул к нему лапу, и тут комочек развернулся, как потревоженная мокрица, потягиваясь, покачиваясь на спинке и разбрасывая в стороны крохотные когтистые лапки. Комочек поднял на Ананда чисто тигриную мордочку и раскрыл зелёные глазёнки с тонким и острым, как грифель карандаша, вертикальным змеиным зрачком.

Ананд в страхе перед непонятным зверёнышем – не то змеёнышем, ни то тигрёнышем, – отступил, разинув пасть. Зверик тоже открыл пасть, полную малюсеньких и остреньких зубчиков и двумя длинными и загнутыми клыками, похожими на сабельки у оловянных солдатиков, и то ли зевая, то ли шипя, срыгнул невнятное словечко: «Па-па!»

У Ананда затряслись поджилки, а под шерстью разбежались мурашки. «Надо поскорее унести отсюда этого… этого чудика, пока не проснулся отец!» – пронеслось у него в голове. Но брать в лапы странное создание Ананд стыдливо побрезговал, и тогда он поднял его искрой в воздух, потушив свечной огонёк на своём хвосте. Свернувшийся клубочек следовал за тигрёнком по воздуху, пока Ананд не оступился на лестнице и не поднял такой грохот, что отец подскочил в постели, перепуганно заорав.

Конечно, искра тут же перестала действовать, и клубочек укатился. А куда – выяснилось, лишь когда зазвенели колоколом парящие над столом доспехи. Ананд метнулся к доспехам, сунул в них лапу, пошарил, нащупал холодный, как клубень картофеля, клубочек и спрятал его за спину. Брезгливость сразу куда-то пропала.

– Ананд, что за переполох? Сколько времени – ты почему не в кровати? – сонно ворочая языком, спросил Прабхакар.

– Ещё очень рано, отец, ложись спать. Пожалуйста, – упрашивая его нетвёрдым голосом, заладил Ананд. – Мне приснился плохой сон, я подошёл к портрету мамы и ненароком задел твои доспехи. Я не хотел тебя разбудить.

На беду Ананда, Прабхакар не повернулся на другой бок и не захрапел дальше – слова сына растрогали его, и он, издав озабоченный вздох, поднялся с постели и валкой походкой на дремлющих лапах направился к сыну. Ананд попятился к своей кровати.

– Я рад, что ты обращаешься к своей матери, даже когда она качается в колыбели Вселенной, и ей снятся добрые сны, – заговорил отец. – Для нас, бенгардийцев, нет разницы между живыми и мёртвыми – все живы, пока о них живёт память. Я хорошо помню тот день, когда твоя мама отправилась в Зелёный коридор. Помню и тот день, когда она не вернулась. Я высматривал её в толпе, а когда узнал всех, кого знал… Когда-нибудь и ты отправишься в Зелёный коридор, хоть в глубине души я надеюсь, что ты, как и я, станешь кузнецом, и тебе никогда не придётся побывать там. Но если ты выберешь другой путь, если решишь стать искателем малахитовой травы, я не скажу и слова против, не осужу, так и знай. И если твою душу что-то тревожит, разбуди меня от самого крепкого сна, и я утешу тебя… Ананд, что тебя так забавляет в моих словах?

Нет, Ананду было не до веселья, напротив, совесть давила из него слёзы. А вот клубочек за его спиной, резвясь в лапе, вредно хихикал. И Ананду пришлось изобразить на своей морде кривую и жалкую улыбку.

– Прости, отец, я переполнен радостью. Ты у меня такой понимающий и заботливый.

Следующее насмешливое «хи-хи» Ананд словил в свободную лапу звуковым колокольчиком, и отец это «хи-хи», кажется, не расслышал.

– Давай я расскажу тебе сказку, – предложил отец. – Ты успокоишься и быстрее заснёшь.

Ананд очень любил слушать сказки и побоялся, что если он откажет, отец может что-нибудь заподозрить.

О, Бенгардия, моя бедная Бенгардия! Мама всегда начинала рассказывать сказки с этой строчки. А теперь – папа.

Строчка эта не простая, она – из бенгардийского гимна. Почему Бенгардия бедная – Ананд хорошо усвоил: через столько войн она прошла, а бенгардийцы – миротворцы – испокон веков ковали щит, но не меч, и больше проливали собственной крови, чем вражьей, потому что уважали жизнь.

Ананд любил все папины сказки, но особенно ему нравилась та, в которой говорилось о том, как они, бенгардийские тигры, появились в этом мире. Тигрёнок натягивал белое и прохладное, почти как снег, одеяло до самого носа, сворачивался в калачик, крепко-крепко закрывал глаза и внимательно слушал. Но сегодня Ананд лежал с открытыми глазами, прятал под одеялом не то змеёныша, не то тигрёныша и держал в лапе звуковой колокольчик. Но не то змеёныш, не то тигрёныш затих, словно ему самому было интересно послушать сказку.

В бенгардийских сказках не было лжи – только правда, потому что вся жизнь бенгардийца – одна сплошная сказка, живое чудо.

– Мы, бенгардийцы, – начал Прабхакар, – родились из звёзд. Нас создал наш артифекс, Белая Мать-тигрица, искуснейшая из искуснейших, мастерица из мастериц, она слепила нас из чистого света. В начале было тридцать пять звёзд, и в каждой звёздочке, как ядрышки в скорлупке, было по тигрёнку. Тигрята, нежные, как слезинки, росли в них, набирались сил. И когда мы созрели, наш артифекс, Белая Мать-тигрица, расколола скорлупки, и из них посыпались тигрята, и покатились по космическому полотну на голубой шар. У голубого шара ещё не было имени, потому что некому было его называть. И наш остров тоже