– Я не имею в виду внешность, – поправила ее Светка. – Как там говорят? Муж и жена должны быть сделаны из одного теста. Но вы с Аркадием абсолютно разные. Я не представляю вас вместе…

– Знаешь, мне трудно понять, что с тобой, – перебила ее Катя. – Может, ты просто ненавидишь Аркадия, может, просто завидуешь мне? Но знай одно: я выйду за него замуж – и точка!

Катя и Аркадий расписались через месяц. Свидетелями у них на свадьбе стали Таня и Потапыч…

От очередной встречи в кабинете следователя Дубровская не ждала новостей. Она сидела на стуле возле окна, положив на колени блокнот, но точно знала, что записывать ей ничего не придется. Ушаков продолжал стоять на своем. Он безвинная жертва следственного произвола. Он спас женщину, а вместо благодарности его сунули в каталажку. Надо отдать ему должное, он держался стойко и не покупался ни на какие посулы сыщика.

– Не нуждаюсь я ни в каком снисхождении, – говорил он. – Я невиновен.

Слышать такое заявление от рецидивиста было по меньшей мере забавно. Хотя обычно люди подобной масти просто отказывались отвечать на вопросы, пользуясь правом, предоставленным им Конституцией. Они гордо молчали, не подписывали протокол и уходили из кабинета следователя с чувством выполненного долга. Они не лебезили, не горячились, доказывая свою невиновность, а говорили что-то типа: «Делай свою работу, начальник». Но Ушаков и вправду вел себя так, что на первый взгляд могло показаться, что он невиновен. Однако Дубровская уже знала от следователя, что ее клиент – махровый уголовник, много раз уходивший от правосудия и осужденный лишь дважды. Его не раз задерживали, но потом отпускали за отсутствием улик. У него даже кличка была «Пашка – золотой мизинец». Как объяснял следователь, этим самым мизинцем он творил настоящие чудеса, если так, конечно, можно назвать те виртуозные кражи, которые он совершал. Про его удивительные способности ходили легенды.

– Обратите внимание на его руки, Елизавета Германовна, – говорил сыщик насмешливо. – Отродясь он этими самыми руками ничего полезного не делал, поэтому они у него нежные и белые, как у барышни.

И действительно, пальцы на руках Ушакова мало соответствовали его внешности крестьянина. Кисти у него были небольшими и аккуратными, как у аристократа, а пальцы – тонкими и нервными, как у пианиста. Дубровской стало немного не по себе, когда она представила, как ее клиент этими проворными пальцами, как щупальцами, тащит кошельки из карманов и сумок беззаботных горожан. Она невольно пододвинула к себе сумочку, в которую сегодня положила деньги, снятые со счета в банке. Близился день рождения свекрови, и она собиралась заскочить на обратном пути в магазин и купить для нее шелковый халат с кистями.

– Ты прав, начальник, – отвечал Ушаков, ничуть не смущаясь того, что сыщик и адвокат пристально разглядывают его руки, много раз служившие орудиями преступления. – Я вор-карманник. Ты наверняка знаешь, что это среди бродяг особая масть. Я никого не бью и не насилую. Это ниже моего достоинства. Я представитель золотой профессии, чем и горжусь.

Дубровская воспринимала все это как китайскую грамоту. Она прекрасно знала, что ее клиент никогда не работал. Стало быть, о какой профессии идет речь? И как можно гордиться тем, что ты обкрадываешь людей?

Следователь, взглянув в ее озадаченное лицо, только усмехнулся.

– Рискну выступить переводчиком. Твой адвокат никогда и не слышал, что карманник – это одна из криминальных профессий. Это, как говорят, своего рода высший пилотаж. Вытащить кошелек у человека, который не спит и не под наркозом, – это требует изрядного мастерства. Вот почему «бродяги», как он выражается, – для нас они просто преступники – относятся к карманникам как к «белой кости». Это все равно что поставить против лаборанта из городской поликлиники сосудистого хирурга.

Лиза кивнула, показывая, что она уловила логику. Хотя для нее этот мир по-прежнему оставался чудовищным зазеркальем, где все привычные вещи и понятия отбрасывали кривые отражения. В том мире труд считался чем-то зазорным, а воровство, в свою очередь, уважаемым занятием.

Но Ушаков, похоже, не обращал внимания на двойные стандарты. Он только подтвердил слова следователя.

– Вот и ответьте тогда на вопрос, зачем мне нападать на женщину, если мне всего-навсего нужен ее кошелек? Зачем заламывать ей руки, приставлять к горлу нож, если все, что мне надо, я могу взять так, что она не заметит? Ведь она может закричать. Может, в конце концов, прыснуть мне в лицо своим чертовым аэрозолем, о котором нам говорил ее муж. Она может оказаться физически сильнее, а в наши времена это уже не редкость. В парке могут оказаться очевидцы. Мне это нужно? И все это из-за сумки, в которой, быть может, ничего и нет?

Ушаков разгорячился не на шутку. Пару раз даже ударил по столу ладонью. Стаканы жалобно дзынькнули, на пол упала ручка следователя и закатилась прямо под ноги Дубровской.

Сыщик вернул на место орудие своего труда и строго отчитал жулика.

– Потише, Ушаков! Мы тебе не суд присяжных. Нас пустословием не возьмешь. Не думаешь же ты, что я освобожу тебя только потому, что ты всю жизнь воровал кошельки и вроде как не нападал на женщин? Я много видел тебе подобных и скажу определенно: кривая дорожка до добра не доводит. Начинают с краж – заканчивают разбоем.

– Действительно, для суда нужны доказательства, – внесла свой вклад в дискуссию Дубровская. – Эти ваши рассуждения о профессии карманника – не аргумент.

– Вы так думаете? – повернулся к ней подозреваемый. – А считать человека виновным только потому, что он ранее был осужден, – это, по-вашему, аргумент?

– Это тоже не доказательство, – проговорила Елизавета, отдавая себе отчет в том, что сейчас лукавит. Наличие двух судимостей у Ушакова охладило ее пыл как защитника. В ее представлении человек, однажды преступивший закон, был способен сделать это повторно. К тому же Ушаков уже считался рецидивистом. – На вас указали два очевидца, и у нас нет никаких оснований им не верить. Аркадий Серебровский не знал, что вы судимы. Но он увидел вас едва ли не лежащим на его жене. Рядом валялась раскрытая сумка. Что он должен был подумать? Какие у него могли быть причины оговаривать вас?

– Это мне неизвестно. Замечу только, что он сразу кинулся на меня вместо того, чтобы помогать жене. Он что-то там говорил про астму… Но до приезда «Скорой» он даже пальцем не пошевелил, чтобы привести ее в чувство, – хмуро отозвался Ушаков.

– Люди во время стресса ведут себя по-разному. Серебровский – финансист, а не работник МЧС. Надо отдать ему должное, он сумел сориентироваться. В противном случае вряд ли бы мы сейчас разговаривали с вами.

Ушаков замотал головой.

– Дайте хоть воды, начальник, – попросил он хрипло. – Чувствую, пропаду я тут с вами. Пришьете вы мне поганую статью, и полечу я на зону белым лебедем.

Следователь плеснул в стакан воды из чайника и протянул Ушакову. Он не испытывал к жулику ни малейшего сочувствия, справедливо считая, что вор должен сидеть в тюрьме. Дубровская, в свою очередь, была несколько озадачена упорством своего нового клиента. Ей казалось, что было бы разумнее частично признать вину и говорить об отсутствии умысла на причинение жертве телесных повреждений, тем более на сексуальное насилие.