После всего того, что произошло на допросе, Дубровская и сама ощущала некоторое замешательство. Она понимала, что спектакль был устроен вовсе не случайно. Удивительные приключения ее кошелька – это, разумеется, не доказательство невиновности ее клиента, равно как и сказки о том, что воры-карманники никогда не нападают на женщин. Но отчаянное упорство, с которым этот человек пытался доказать свою непричастность к нападению на Катю Серебровскую, заставляло задуматься. Ушакову не было нужды валять жертву в снегу для того, чтобы отобрать у нее сумку. Он мог проделать свой фокус так, что Катя обнаружила бы пропажу кошелька, только придя домой. И кто знает, вспомнила бы она мужчину, с которым нечаянно столкнулась, выходя с паркинга, или нет?

– Я буду думать, Ушаков, – сказала она, глядя мужчине в глаза. – Пока могу сказать только, что поторопилась с выводами.

По пути домой Елизавета пребывала в странном приподнятом настроении. Словно тот человек, за свободу которого она так отчаянно боролась, был уже оправдан судом. Умом она понимала, что это не так, и если она хочет помочь своему клиенту, понадобится приложить немало усилий. Пройдет время, будут готовы результаты экспертиз, тогда можно будет сказать, на чьей стороне правда. А пока можно было лишь поругать себя за слепую веру в стереотипы.

Она купила свекрови шелковый халат на те деньги, которые едва не уплыли у нее из-под носа. Ольга Сергеевна не должна знать, какого подарка она едва не лишилась.

– Ты чему улыбаешься? – спросил ее вечером Андрей, когда они вдвоем сидели в столовой у телевизора. Жена вела себя по меньшей мере странно, вот уже пять минут болтая ложкой в кружке с чаем. На лице ее блуждала рассеянная улыбка. – Ты выиграла дело?

– Нет еще, – покачала головой Дубровская. – Просто я сегодня поняла, что играю не зря…

Известие о том, что Катя Серебровская была в больнице отравлена, застало Дубровскую дома. Она только что вышла из душа, накинув на тело махровый халат и соорудив на голове чалму из полотенца. День, судя по ежедневнику, не обещал быть загруженным. Елизавета собиралась на полчаса заскочить к следователю, чтобы подписать кое-какие бумаги, а потом планировала отправиться с детьми в парк.

Голос следователя в трубке звучал напряженно.

– С результатами экспертиз ознакомитесь позже. Мне нужно немедленно отправляться в больницу. Врачи говорят, женщина едва осталась жива.

– Но сейчас она в порядке? – спросила взволнованная Дубровская.

– Понятия не имею. Судя по словам врачей, опасаться за ее жизнь нет никаких оснований. Но черт возьми! Этой Серебровской отчаянно не везет.

Дубровская вдруг вспомнила свой последний разговор с Катей, ее слабый безжизненный голос и слова о скорой смерти. Все эти предчувствия казались тогда бредом, и Елизавета странности поведения потерпевшей списала на посттравматический шок.

Действительно, депрессивное состояние Серебровской легко объяснялось событиями, которые ей довелось пережить. Нападение с целью грабежа, да еще сопряженное с насилием, кого угодно выбьет из колеи. Катя испытала мощный шок, едва осталась жива, провела неделю в больнице и опять, судя по всему, едва не простилась с жизнью.

– Но что произошло? – недоумевала Дубровская. – Это несчастный случай, попытка суицида?

Про то, что отравление может оказаться покушением на убийство, она уже не говорила. Слишком уж эта версия казалась фантастичной. Кому могла помешать тихая безответная Катя Серебровская?

– Ничего не могу сказать определенного. Не думаю, что во всем этом есть криминал. Но поскольку Серебровская проходит потерпевшей по делу, я обязан проверить обстоятельства.

Определенно, во всей этой истории утешением для Дубровской было лишь то, что ее клиент Ушаков имел железное алиби. Он находился в изоляторе, под бдительной охраной, и покинуть его стены мог только в своих снах.

Лиза положила трубку, размышляя, что предпринять. Прогулка с детьми в парке уже не казалась ей таким заманчивым предприятием. Провести день в загородной тиши, когда где-то сейчас кипят страсти, было выше ее сил. Она выпила кофе, навестила малышей в детской и убедилась, что нянюшка Лида уже умыла и переодела их. Вместе они накормили близнецов завтраком. Война с манной кашей несколько отвлекла Елизавету от беспокойных мыслей. Маша вовсю выдувала щеками молочные пузыри и колотила ложкой по столу всякий раз, когда мать и нянюшка отвлекались на посторонние разговоры. Саша, глядя на сестру, только заливисто смеялся. Сам он не проказничал, побаиваясь суровой отповеди матери.

После завтрака Лиза отпустила нянюшку домой, попросив ее вернуться к трем часам. Дубровская намеревалась съездить в город и навестить в больнице Катю. К тому времени следователь, проведя опросы персонала и потерпевшей, уже вернется на работу. Так же поступит и Аркадий Серебровский. В промежутке между четырьмя и шестью часами Дубровской удастся пообщаться с потерпевшей, если, конечно, та захочет ее видеть.

Лиза вышла с детьми на улицу. День был солнечный. Дул свежий ветерок, и в легкой курточке было немного зябко. Снег с дорожек парка уже сошел, но земля еще не прогрелась под лучами апрельского солнца. Близнецы, впрочем, чувствовали себя вполне комфортно. В новеньких комбинезонах розового и голубого цвета они походили на двух говорящих кукол. Маша деловито скребла лопаткой дорожку. Саша изучал бегущего по ней жука. Насекомое, покинувшее свой приют до положенного срока, могло быть безжалостно раздавлено детским сапожком. Дубровская, конечно, спасла жука, на ходу придумав сказку о его детках, терпеливо дожидающихся маму под старым пнем, в кроватках из теплого мха. Правда, Саша тут же ее поправил, сказав, что по дорожке бежит вовсе не мама, а папа, и торопится он на работу. Наивное детское замечание поставило Елизавету в тупик. Действительно, ее знаний биологии было недостаточно для того, чтобы отличить самца от самки.

Дубровская спросила себя, радовалась бы она апрельскому солнышку, если бы у нее не было детей. Наверняка да. Но тогда в одиннадцать часов дня она вряд ли сидела бы в парке, скорее уж в офисе или в зале судебных заседаний, куда солнечный свет поступает сквозь плотно задернутые жалюзи. Вряд ли бы она, торопясь после работы домой, заметила бегущего по дорожке жука, и, конечно, у нее не было бы ни времени, ни желания считать его лапки и спешить за ним следом, гадая, где его дом. Материнство, безжалостно вырвав из привычной круговерти дел, странным образом вернуло ее в детство, в дни, наполненные светом и ощущением счастья. Тогда, когда сутки казались безразмерными, а время тягучим. Лиза вспомнила вдруг о бедной Екатерине Серебровской, лежащей сейчас в больничной палате наедине со странными мыслями, пожирающими ее, как черви. Почему у нее нет детей? Внешне их брак с Аркадием казался вполне благополучным. Он любил ее, относился к ней заботливо, как к дочери. Но не лучше ли было бы, если бы у них родился ребенок, существо, которому можно отдать тепло и заботу? Может, они не стали родителями по какой-то очень веской медицинской причине? Все остальные доводы, включая осознанный отказ от рождения детей, Лизе казались неоправданными…