– Хорошо, – согласился я. – Мне нужно будет поехать в Мурманск, за котом, который укажет мне путь.

Вообще от такой фразы любой здравомыслящий человек согнулся бы пополам от смеха, но главред смотрел на меня преданным взглядом.

– Да, конечно, – согласно закивал он. – По поводу поездки не беспокойся. Мы оформим все как командировку, длительную. Скажем, инспекция филиала в Питере. А на самом деле ты езжай, куда планировал.

Здесь владелец газеты задумался, очевидно, сомневаясь, стоит ли говорить следующую фразу. Я почувствовал это и подытожил:

– Когда он приведет меня к моему выбору, я постараюсь узнать что-то и про ваш.

Большей нелепицы придумать было сложно. Как я узнаю, у кого? Но ясно было одно, стоило заканчивать этот долгий разговор. В конце концов, я добился своего – меня отправляют в командировку, а значит, в деньгах я нуждаться не буду. И, пользуясь покровительством Шацкого, вообще могу предпринять любые шаги. Проблема Бартош и Портновой решалась автоматически: с глаз долой – из сердца вон. А там… А там посмотрим.

– Ну, хорошо. – Я решительно встал из-за стола. – Договорились… Спасибо вам, Пал Палыч, что выслушали меня и помогли.

– Нет, это тебе спасибо, – с готовностью подхватил он, поднимаясь вслед за мной. – Ты, правда, извини за мою несдержанность. Просто это как червь на душе. Грызет и грызет. Скорее всего, помешались мы с тобой, Иван, коллективно, – и главред по-отечески похлопал меня по плечу.

От тоски и ярости, которые гостили в нем несколько минут назад, не осталось и следа. Вновь передо мной был тот самый Шацкий, с умным проницательным взглядом, цвет отечественной журналистики.

– До свидания, – пожал я ему руку на прощание и, развернувшись, вышел из кабинета.

В приемной Егор поднял на меня заинтересованные глаза:

– Все в порядке?

Видимо, он слышал крики руководителя и потому ожидал увидеть меня раздавленным. Но я только кивнул и поднял большой палец вверх:

– Пока, Егор.

– Да, всего доброго, – проводил он меня взглядом до двери.

Выйдя в коридор, я остановился у стены и выдохнул. Боже, я как будто попал в театр абсурда, в какую-то параллельную реальность, где каждый оказывался не тем, за кого себя выдавал. Портнова, Бартош, Шацкий… И, главное, я сам! Сон, наваждение.

Я сделал несколько шагов по коридору и оказался у двери кабинета Курыгина.

Стоп! Хоть одно доброе дело за сегодня я должен был совершить?!

Я постучал и решительно вошел внутрь. Обложенный стопками газет, в сизом от сигаретного дыма воздухе за своим столом сидел мой горе-руководитель и наивный блок на моем пути вверх по служебной лестнице. Он удивленно вскинул глаза, настолько неожиданным был мой визит. Я протиснулся между тумбочкой, на которой стоял китайский гонг, и боксерской грушей, стоявшей на гибком металлическом стержне прямо посреди кабинета, бросил быстрый взгляд на заклеенные плакатами первых пятилеток стекла – так Курыгин своими силами боролся с открытым пространством – и присел на краешек обшарпанного стула возле его рабочего места.

– Денис Сергеевич, – быстро начал я, – мы с вами не очень ладили в последнее время. Но я хочу сказать, что, несмотря на мою кажущуюся заносчивость, я очень уважаю вас как журналиста и как руководителя. Я постараюсь отныне и впредь соблюдать субординацию и ставлю вас в известность, что уезжаю в длительную командировку вести дела в питерском филиале. Об этом мы только что договорились с Пал Палычем. Я не смогу вести колонку в свое отсутствие, и вы можете отдать место кому посчитаете нужным. Я искренне верю и надеюсь, что у меня все получится и я вернусь через месяц. А пока прошу простить меня, если я вас чем-то обидел, не держите зла.

После этих слов Курыгин просто сидел с открытым ртом, ему только не хватало выпадающей из губ сигаретки, чтобы проиллюстрировать все его изумление. Он вот уже полгода бился, пытаясь меня уничтожить, вычертить своим красным карандашом из своей сферы влияния, а тут я сам сдаю все без боя, уезжаю в культурную ссылку, ухожу, поджав овечий хвостик. Дав ему мгновение насладиться своим триумфом, я встал из-за стола и, коротко кивнув, вышел из его кабинета.

Вскоре я так же, по пожарной лестнице, вернулся к себе, собрал вещи и вскоре, дабы не встречаться с Машей Бартош, явно поджидавшей меня на стойке ресепшен, той же тайной тропой покинул здание бизнес-центра.

● ● ●

Время течет, и все изменяется. Так меняемся и мы. Еще какую-то неделю назад жизнь моя была спокойной и размеренной. В ней было все просто и понятно. Мой любимый сын носился по желтому от цветов неприхотливого козульника полю, которое открывалось сразу за задним двором нашей дачи. В руках у него был самолетик, который он таким образом «запускал». А я сидел, привалившись к штакетнику, и, пытаясь заслонить экран от солнца, печатал очередную критическую статью про взаимоотношения народа и власти. Как и остальные мои статьи, эта была тоже про их взаимную любовь, замешанную на крови, протестах и коррупции, но весь этот социальный напалм оставался там, за тонким зеркалом дисплея моего ноутбука. Словно это был другой мир, бесконечно далекий от этого дивного ромашкового луга. Вот оно, настоящее счастье – наблюдать за тем, как твой ребенок с самолетиком в руке бежит, радуется и смеется.

Но сейчас поле было серым. Цветы попрятались или уже отцвели вовсе. С утра моросил противный дождь. Было холодно, несмотря на то что наступило календарное лето.

Я повернулся и пошел к дому. Как и следовало ожидать, никаких следов присутствия Максима здесь не было. Ни «штаба» на дереве, ни песочницы посреди участка (которую я специально обнес сеткой, чтобы туда не добрались местные кошки, известные любительницы игр на песке), ни в самом доме ничто не напоминало о нашем сыне. Дом я обыскал с особым пристрастием, но, к своему разочарованию и одновременно к облегчению, не нашел ничего. К разочарованию, потому что думал, что какая-то мистическая штука, которая способна указать мне путь, могла меня поджидать, скажем, под кроватью; а к облегчению, потому что никаких знаков, указывающих на романтический вечер с Портновой, который случился здесь на днях, если верить Мишину, также обнаружено не было.

Я приехал на дачу, чтобы подготовить ее к отъезду. И, хотя Вероника обещала наведываться сюда «иногда», я понимал, что до моего возвращения вряд ли кто-то здесь появится, кроме Заурбека. Но тот был просто наемным рабочим, поэтому мне все предстояло проверить самому. К тому же я все-таки питал слабую надежду, что, возможно, я увижу какие-то знаки, которые подскажут мне, что я не сошел с ума. А с каждым днем такая вероятность становилась все выше. Я уже был не так твердо уверен в своей предыдущей жизни, как в первый день. Я начинал забывать какие-то детали, имена друзей Максима, места, где мы были, а ведь прошла всего неделя!

Это может показаться странным и нелепым, но на днях я загрузил программу по составлению фотороботов и собрал, как мог, портрет сына. Вышло, честно говоря, сомнительно, и если поначалу мне казалось, что я уловил детали довольно точно, то сейчас, глядя на свое «художество», я был вовсе в этом не уверен. Но хоть так! Иначе через пару недель я наверняка забыл бы, как выглядит его лицо.