В конце коридора, за широкой стеклянной дверью, начинались владения Шацкого. Его помощником, следуя веяниям времени, был молодой мальчик Егор. Он сопровождал Шацкого повсюду, носил его портфель, открывал двери, иногда выступал в роли водителя. В приемной гендиректора он предлагал гостям кофе, вел график начальника. Словом, выполнял широкий перечень функций. Все это дико бесило Машу, которая давно уже планировала переехать на верхний этаж, но пока оставалась руководителем офис-менеджеров в редакции.

Кто-то пытался пустить слух, что Шацкий и Егор, ну, это… Однако такая версия не выдерживала критики. У Егора, несмотря на юный возраст, была жена и маленькая дочка, он всегда ходил с кольцом на пальце. А сам Шацкий слыл тем еще бабником. Куда больше верили в то, что таким образом он держал на расстоянии свою «реальную» любовницу – секретаря редакции Машу, чтобы «никто ничего не заподозрил». Но это так, все слухи.

– Добрый день, Иван, – привстал из-за стола Егор, видя, как я вхожу. Между нами была не самая большая разница в возрасте, поэтому он хоть и называл меня на «вы», но не по имени-отчеству.

– Привет, Егор, – прошел я вперед, пожимая ему руку, – шеф вызвал.

– Да, я знаю. Он вас ждет, только просил через пять минут, у него разговор какой-то по телефону. Может быть, чай или кофе?

– Нет, спасибо, – отказался я. – Кофе мне сегодня уже хватит.

Я опустился на широкий кожаный диван черного цвета, стоявший у стены напротив панорамных окон, затем взял со столика рядом свежий журнал, который также издавал наш холдинг, и начал бесцельно листать.

Одинаково отвратительные и в то же время привлекательные фотографии знаменитостей с кричащими заголовками типа: «Известный телеведущий роет себе могилу!» или «Священник-расстрига провел мессу в стрип-клубе» – открывали мне неизведанный мир шоу-бизнеса. Я за ним особенно никогда не следил, стараясь обходить стороной весь этот поток срежиссированных скандалов, целлюлитных полушарий и павлиньих перьев, но ведь были люди, которые потребляли эту массу гектолитрами. И для них и работал мой старый товарищ Игорь Мишин. Каждая третья статья в этом бульварном чтиве была скреплена печатью его авторства.

Какое право я имел обижать его? Ведь он же мой… друг. Человек, который, один из немногих, если не единственный, поддержал меня, когда я только пришел в «Миллионник». Несмотря на откровенную неприязнь «старослужащих» к «новобранцу», он не остался в стороне, а всячески показывал, что со мной можно и нужно общаться и работать. Нарочито громко здоровался, как только я входил на этаж, большой горой надвигаясь на меня из своего угла, водил по редакции, показывая устройство офиса, знакомил меня с коллегами… А я в ответ просто унизил его. Прямо сказал, что не доверяю, фактически обвинил в болтливости. И вот теперь он пишет заявление. Уфф… Мне следовало позвонить ему, а еще лучше встретиться и извиниться. Только как я буду смотреть ему в глаза после всей этой открывшейся истории с Машей? С девушкой, в которую он, похоже, по-настоящему влюблен…

Мои мысли прервал появившийся на пороге приемной высокий худой человек в неизменном растянутом свитере. При виде меня его ничего не выражающее лицо резко изменилось, желваки заиграли – в дверь вошел Курыгин.

– Добрый день! – Егор поздоровался с ним и продолжал заниматься бумагами.

Я отложил журнал и встал с дивана:

– Денис Сергеевич, – протянул я ему руку.

– Привет, – ответил он сухо, пожимая мою ладонь, как всегда вкладывая в этот жест особое усилие. – Ты что здесь?

Последний вопрос, который в иных обстоятельствах должен был прозвучать как угроза (почему я сижу в приемной генерального директора, не поставив в известность непосредственного руководителя?!), на сей раз был произнесен тоном уставшего бороться старого человека. И это немудрено. Представьте, всю жизнь вы идете к этой должности, к этому положению, к этой роли в газете, которой отдали пару десятков лет своей жизни. И тут появляется молодой выскочка, который втирается в доверие к генеральному, и вот уже он начинает пользоваться влиянием и авторитетом, и вот уже он ведет планерки в редакции, и вот уже его считают «преемником»…

– Меня Пал Палыч вызвал, – пожал я плечами.

– Ясно, – недовольно кивнул Курыгин. Он на секунду дольше, чем следует, задержал мою руку, и тут же, спохватившись, отдернул.

– Егор! – повернулся он к помощнику. – Я зайду к начальнику?

– Может, позже? – Парень поднял голову, отрываясь от бумаг. – Пал Палыч попросил Ивана в первую очередь пригласить. Позвонить вам, как он освободится?

Курыгин было вспыхнул, но огонь в его глазах погас так же стремительно, как и появился.

– Позвони, – кивнул он.

– Хорошо, Денис Сергеевич, – бесстрастно ответил секретарь.

Не глядя на меня, Курыгин вышел из приемной.

Я выдохнул. То, что могло обернуться грандиозным скандалом, разрешилось довольно мирно. Но в своей заносчивости я совершенно забыл о субординации. Конечно, по неписаным правилам «служебной лестницы», я должен был сообщить Курыгину, что иду на прием к главреду. Но даже не задумался об этом. Более того, я точно знал, что, если сейчас все вернуть, я бы ему снова ничего не сообщил. Зачем? У меня был прямой контакт с Шацким, и посредники здесь были не нужны. И сейчас – чего там греха таить? – в каком-то смысле я чувствовал себя отомщенным за те бесконечные красные линии, которыми завотделом политики проходился по моим статьям.

«Да, Иван, – подумал я про себя, – это ли не гордыня?!»

Раздался телефонный звонок. Егор снял трубку и обратился ко мне:

– Иван, проходите, Пал Палыч ждет вас.

Кабинет Шацкого был огромным, примерно в половину редакции на два этажа ниже. Все те же окна в пол, захватывающий вид на город. Пал Палыч любил много света, не терпел ни штор, ни жалюзи, поэтому вечером, когда мы засиживались на совещаниях, все были как на ладони в залитом светом кабинете у любопытствующих жителей соседних особняков. Я такое видел в Скандинавии, где вообще не принято занавешивать окна, и здесь, у Шацкого.

Посреди кабинета стоял прекрасный дубовый стол человек на двадцать – за ним обычно проходили планерки, черные кожаные кресла на хромированных ножках с колесиками расположились вокруг в ожидании очередного раунда еженедельных баталий. Ведь это были настоящие редакционные споры, своеобразная игра в демократию. Шацкий внимательно слушал своих журналистов, хитро щурил глаз, покусывая дужку от очков. Потом вздыхал, дожидался паузы и начинал сначала тихо, потом все более увлеченно, словно доказывая самому себе, рассказывать нам, каким будет следующий номер, а заодно и вся печатная пресса в недалеком будущем. Все, сидящие за столом, покорно соглашались, и на этом планерку можно было считать законченной.

Справедливости ради я должен сказать, что не помню случая, чтобы Шацкий ошибался. Предложенные им передовицы часто рождали дискуссии на самых разных уровнях, вызывали шквал комментариев от чиновников и депутатов и живой интерес у самых рядовых граждан, которые хоть немного интересовались экономикой и политикой, то есть реальным мироустройством, а не сборищем звезд фрик-парада, которых, как чертей из табакерки, вытаскивал на свет божий Игорь Мишин.