мачеха нам! — отозвалась рыжая Катя.

Снова пошли молча.

— Да, трудно, — согласился Сергей. — Жаль только: сжился я с вами.

Темноглазая красавица Халида украдкой взглядывала на него, будто ее тоже связывало с ним что-то хорошее.

— Ну что ж, не поминайте лихом! Насильно держать не можем. — Сергей выпрямился в седле.

Глаза у девушек оттаяли, губы криво улыбнулись.

— Ты тоже не поминай…

— Мы на тебя не в обиде. После этих слов, взглянув на нелегкие сундучки и помолчав в раздумье, Сергей махнул рукой и слез с Гнедого:

— Да неужели бы не дал лошади, если б попросили! За кого вы меня принимаете? — и великодушно протянул повод самой рослой девушке, Даше: — Возьмите до третьей фермы, мне все равно туда. А там сообразим.

Все нерешительно, удивленно остановились. Но, увидев на лице Сергея непритворную грусть и доброту, они откуда-то извлекли веревку. Связали сундучки и мешки в два узла и со смехом закинули их на спину Гнедого.

— Садись! — Сергей показал Даше на седло.

— Да ты что? Сроду не садилась…

Тогда Сергей тоже не стал садиться. И они дружно зашагали по упругой, укатанной полозьями дороге. Сергей начал рассказывать, как до Гнедого — коня-то, в общем, видного, бесхитростного, но с норовом — судьба послала ему лошадь, которую он назвал Маруськой. Рыжая кобылка, ничем не привлекательная с виду. Этот свой рассказ Сергей готовил для рукописного журнала «Буран», который он начал издавать в совхозе. Теперь он как бы проверял его на слух.

— И я не за красоту ее полюбил, а за чудесный характер, — чуть врастяжку выговорил он. — А какой характер называется у лошади чудесным? Она не ленива… по движению повода и колен знала, требуется от нее рысь, галоп или только шаг. Она была вынослива, могла делать перегоны по сорок верст ежедневно. Она была добросовестна, и уже сама первая, бывало, никогда не остановится и не перейдет с рыси на шаг, хоть и устанет. Она была быстрая: ее маленькие ноги могли семенить очень хорошо. Она была… Она была первой моей любовью среди лошадей, и, как первая любовь, она не позабудется.

Девушки мило улыбались, тихо пересмеивались.

— Вдобавок она ко мне относилась хорошо. Не скажу, чтобы любила меня — это было бы, пожалуй, слишком смело, — но, по крайней мере, относилась с уважением: не лягалась, не кусалась, лизала мои руки, давала себя оседлать, когда я оставлял ее, не привязав.

Так жили мы с нею дружно, носились по степям, питались травой и хлебом, причем траву ела преимущественно она, а хлеб — я, как вдруг неожиданное несчастье свалилось нам на голову. Несчастье это, впрочем, нужно было ожидать. Вернулся Денисов и потребовал свою лошадь обратно. Вдобавок сказал, что она у меня похудела. Но это неправда, конечно, она у меня поправилась, а не похудела, это все говорили, и потому мне показалось еще более обидным. Лошадь была уже год закреплена за Денисовым, знала его лучше меня, директор тоже встал на его сторону. Надо было ее вернуть, но сделать этого я не мог. Я не представлял, как я буду жить без Маруськи! Да больше мне ни одна лошадь и не нравилась. В эти дни я испытывал тоску…

Рассказ, ни к чему, собственно, не обязывающий, да размытая дневным светом степь, видно, убаюкивали память, возвращали душевное равновесие, и девчата шли, посмеиваясь про себя то ли растроганно, то ли снисходительно.

— Мне уже снова вернули нелюбимого Серого, но я потихоньку увел из конюшни Маруську, оседлал ее и уехал на самую дальнюю ферму. Дня четыре ездил я и был счастлив, но, увы, надо же было когда-нибудь вернуться. Вечером приехал я, поставил Маруську на конюшню, а на следующее утро, еще до рассвета, на ней уехал Денисов… Вскоре после того я встретил его на первой ферме, где у нас шло совещание. «Где Маруська?» — спросил я его запиской, и он ответил вопросом на вопрос: «Разве она не приходила?» Оказывается, Маруська сбросила его с седла и убежала неизвестно куда, поймать ее он не мог. Поиски Маруськи не привели ни к чему… — вздохнул Сергей.

— Лошадь, она тоже знает, к кому пристать и от кого удирать, — сказала Анна.

— А к тебе-то она почему не вернулась? — спросила Катя.

— А что толку к нему возвращаться, коль удержать не мог, — съязвила Даша.

И Сергей не мог не признать в душе, что отчасти Даша права: уж коль тебе любо с кем-то и тому с тобой хорошо, за него надо драться.

Перед оврагом, на развилке дорог, Сергей достал из кармана папиросу. Чтобы закурить, он приостановился, весь подобрался и в мгновение ока вскочил на коня; резко повернул его назад — и дал шенкеля. Гнедой длинной рысью помчался обратно в село.

Девушки остолбенели. А опомнившись, кинулись за ним.

Длинноногая Даша неслась во весь опор.

Сергей, увидев ее за своей спиной, не на шутку встревожился: перейти на галоп он не мог, тогда слетят сундучки с узелками, и он, зажав их руками, движением колен требовал от Гнедого быстрой и мягкой рыси.

Так друг за другом они и вломились на скотный двор. Там уже ожидали Ягда с Магсюмом.

Даша, задыхаясь от бега и злости, еще не в силах выговорить слово, сорвала с седла свой узелок, обожгла Сергея бешеным взглядом:

— Притворщик несчастный!.. Силком удержать хочешь?.. Не-ет, теперь не удержишь…

Как перед финишем, ошалев, вбежали во двор остальные девушки.

— Ух ты, гад! Тьфу! — плюнула в сторону Сергея Катя.

— Ты чего это издеваешься, а?! — встала перед Сергеем Анна.

Магсюм быстро заслонил Сергея:

— Ну-ка! Иди ополоснись.

— С утра до ночи ишачили как проклятые, а что получили? — Она показала фигу: — Вот что!

— Мы вам не ломовые лошади. Еще за каждую дохлятину отвечай! — Катя отвязала свой сундучок. — Нашли дураков!

Другие также разобрали свои пожитки.

— Обманывали!

— На одной картошке сидели!

Сергей вспыхнул:

— А я что, бешбармаки ем! А ей, думаете, сладко, — показал он на Ягду. — Она ради вас учебу не закончила!

— Пусть бы заканчивала…

— Где живем? В телятнике живем! — выкрикнула Катя.

— Нам всем по двадцать. Не можем мы так, — сказала Халида.

— Гульнуть — и то не на что! — сказала Анна.

— Такое великое в стране творится, — проговорила в сердцах Даша, — а тут в дерьме сидишь да им же еще спасибо скажи! — Она закинула мешок за спину. — Пошли!

— Но знайте: вы трусы и преступники, — жестко сказала Ягда.

— Ладно, это наше дело.

Девушки тронулись, теперь их ничем нельзя было удержать.

Но не успели сделать и пяти шагов, как остановились: в воротах появились