Когда мы подъезжаем к дому, отец говорит мне:

– Не позволяй себе зацикливаться на этом парне. Не допускай, чтобы он перечеркнул то, ради чего ты так старалась и работала над собой.

– Не позволю. Завтра я встану и снова пойду в школу. – Я смотрю на цитату на кроссовке: – «Не можешь же ты перестать жить».

Джек

Дасти я обнаруживаю в его комнате, где он режется в видеоигры. На голове у него наушники, и я слышу звучащую в них музыку – группу «Джексон файв», которую он слушает лишь тогда, когда настроение у него хуже некуда.

Машу ему рукой, он наконец отрывается от экрана и одними губами спрашивает:

– Что?

Жестами показываю, чтобы он снял наушники, делая это нарочито медленно, надеясь, что он рассмеется. Брат не обращает на меня внимания.

Тогда я начинаю танцевать. Дасти не в силах устоять перед танцами. Играет песня «Порхающая зарянка», и я не могу сдержаться. Просто танцую, извиваюсь и кружусь. Я в видеоклипе. Я – Майкл Джексон в расцвете славы. Я победитель.

– Я победитель, – говорю я достаточно громко, чтобы он расслышал. Встряхиваю свою львиную гриву, делая ее как можно больше.

– Ты не победитель! – во весь голос отвечает он, как это всегда бывает, когда на полной громкости слушаешь «Джексон файв» в наушниках.

– Я победитель.

Я проделываю танцевальные движения, которым он меня научил. Намеренно лажаю, потому что он не сможет сдержаться. Дасти дает мне подрыгаться еще секунд тридцать, после чего встает, снимает наушники и начинает демонстрировать правильные движения.

Мы заканчиваем песню, слившись в единое целое, но когда музыка кончается, Дасти падает на кровать и смотрит на меня таким взглядом, из которого я понимаю, что единое целое мы с ним – только на танцполе и больше нигде.

Чтобы окончательно втолковать мне свою мысль, он повторяет:

– Ты не победитель.

– Похоже, нет.

Я сажусь рядом с ним, и мы оба смотрим в пол.

– Тогда зачем? Какая такая причина заставила тебя сделать эту гадость?

Я перебираю в голове все причины, которые уже перечислял ему раньше. Иногда они вредные просто от природы. Иногда им кто-то делает какую-то гадость. Иногда они вредные, потому что боятся. Иногда решают сделать гадость другим, прежде чем те, другие, сделают гадость им. Иногда кому-то не нравится, кто он такой, но есть другой парень, который точно знает, кто он такой, и все это может заставить первого парня думать о себе еще хуже.

– Наверное, все причины сразу. Но я сдержу слово, которое тебе дал. По отношению к тебе я никогда не буду вредным.

И тут Дасти смотрит на меня таким взглядом, что лучше бы треснул мне по рассеченной губе, потому что он произносит:

– Тебе нужно все исправить.

– Я знаю.

Либби

Отец находит меня на кухне, где я ем стоя, а это нарушение одного из правил. Правила эти, которые мы соблюдаем, гласят также: не есть перед телевизором, не есть слишком быстро и вставать из-за стола чуточку голодными.

Увидев его, я опускаю тарелку. Откуда бы ни исходила боль – из сердца или из желудка, – еда ее не успокаивает.

Когда от нас ушла мама, я тоже чувствовала себя опустошенной. Словно все куда-то вытекло и исчезло. В больнице я держала ее за руку, пока не вошли бабушка, отец и остальная родня. Все такие милые, любящие и скорбящие, но никто не похожий на маму. Даже все вместе. Они не смогли и даже не пытались мне ее заменить.

Отец бросает взгляд на тарелку, но ничего по этому поводу не говорит, а просто произносит:

– Там к тебе Бейли Бишоп пришла.

Бейли стоит посреди моей спальни, повернув голову, и ее волосы ловят свет, словно хотят впитать его.

– Давненько мы вот так не виделись.

Она наклоняется, чтобы почесать Джорджу шейку, а тот, к великому удивлению, дается. «Предатель», думаю я. Бейли спрашивает:

– А тогда у тебя его разве не было?

– Он появился у меня в восемь лет. Мы с мамой подобрали его, или, точнее сказать, он нас подобрал. Мы отправились вызволять животных из незаконного приюта, а Джордж вырвался из клетки и запрыгнул маме в сумку. – Он должен был умереть четыре года назад, но пока еще жив.

В последний раз, когда Бейли появлялась у нас в доме, нам было по десять лет. Я пригласила ее, Монику Бентон и Джесселли Виллегас в гости с ночевкой. Мы вчетвером не спали всю ночь, болтали о мальчишках и открывали друг другу самые сокровенные и жуткие тайны. У Бейли тайна состояла в том, что она попыталась сдать в приют своего новорожденного младшего брата. А моя была в том, что я иногда шпионила за мальчишками, жившими напротив. Это происходило еще до того, как Дин, Сэм и Кастиэль стали моими лучшими друзьями.

Бейли выпрямляется, собирает в кулачок весь свой характер, пристально смотрит на меня и произносит:

– Прости, что я так и не зашла повидать тебя. А ведь надо было. Когда ты находилась здесь. Ну, не здесь, а в вашем старом доме.

Эти слова совершенно сбивают меня с толку, и я стою столбом. Как ей удается быть такой миленькой и к тому же иметь такие волосы? Наконец я отвечаю:

– Да нормально все. В том смысле, что мы же не были лучшими подругами или типа того.

– Но мы же дружили. Надо было тебя навестить.

Мне что, обнять ее? Сказать, что все в порядке. Сказать, что надо было навестить меня давным-давно, задолго до того, как я оказалась запертой в своем доме, когда отец впервые забрал меня из школы и разрешил остаться дома?

– Мне нужно тебе кое-что сказать, – говорит она, – нечто ужасное, но я не хочу, чтобы тебе пришлось услышать об этом в школе.

Ее лицо внезапно принимает такое выражение, будто она вот-вот расплачется, и сначала я готова услышать, что она умирает или что умираю я.

И тут она рассказывает мне об игре. Как я стала главным призом в чем-то под названием «Родео на толстухе» и как новости об этом разлетелись по соцсетям, словно вирус. Он заразил всех, и две тысячи учащихся со мной в одной школе плюс великое множество посторонних людей взвешивались (понимаете?), чтобы определиться, они в «Команде Либби» или в «Команде Джека».

Кто-то повесил в сетях мое фото, сделанное, скорее всего, сразу после случившегося, потому что на нем я в столовой, взгляд у меня разъяренный, кулаки по-прежнему сжаты, а Джек Масселин распростерт у моих ног. Лица его не видно, зато видно мое (угрожающе раскрасневшееся, слегка взмокшее). Подпись: «Не связывайтесь с Безумной Тушей». Семьдесят шесть комментариев, и лишь несколько из них более-менее положительных или сочувственных. В остальных обычное: «Был бы я таким толстым, мне бы захотелось покончить с собой». И «Для толстухи она очень даже ничего себе». И «Один взгляд на нее вызывает у меня отвращение к еде». И просто: «СБРАСЫВАЙ ВЕС, ШЛЮХА ТЫ ЖИРНАЯ».