Это желание зажглось во мне, когда я огибал гору

(и не у меня одного, это точно, возникало такое желание!),

это желание поселилось во мне,

когда я понял — а понял я не сразу! —

когда я понял, что в глубине проклятой пещеры

забыл огромный молот,

который столько раз выручал меня в битвах.

Но я был уже далеко, слишком

далеко, чтобы вернуться за молотом.

Оставалось лишь нестись вперед,

вперед через долину,

продолжать свой путь, шагая в ногу с остальными,

и больше уж не сражаться на поле боя,

не гонять туч над горами, не устраивать бурь,

не одерживать побед, не греться в лучах славы

и не упиваться своей разрушительной мощью.

Вот тогда-то зажглось во мне желание —

ясно, конечно, что прошлому нет возврата

и песня моя спета, —

хоть один раз,

один-единственный раз —

больше ни о чем я не прошу —

позабавиться, как раньше, тряхнуть стариной

и разрушить, сдуть, разнести что-нибудь.

И один раз, всего один-единственный раз

почувствовать себя свирепым, беспощадным, дерзким

и полным юношеского задора!

Закончив песню, Маттео улетел, стелясь по заснеженной земле, изнуренный, грустный и подавленный.

В первых числах ноября Себастьяно Проколо купил радиоприемник. Из Нижнего Дола пришел мастер, который установил антенну и научил полковника пользоваться устройством. Потом Проколо еще прочитал инструкцию. Вечером 8 ноября приемник можно было включать. Уже наступила ночь, когда мастер в присутствии полковника в последний раз проверил, все ли в порядке.

Впервые в доме зазвучала музыка. Из какого-то отдаленного уголка мира плыл вальс. Радио работало безупречно. И хотя ночь выдалась ветреная и ненастная, помехи были совсем слабыми, еле уловимыми.

— Поймали Ригу, — сказал мастер. — Через пару дней вы начнете различать все радиостанции.

Полковник попробовал сам настроить приемник на другую волну. Ему без труда это удалось. Затем он снова переключил на вальс, который звучал особенно чисто и громко. Собрав инструменты, мастер попрощался и пошел к выходу. Полковник проводил его от своего кабинета, где было установлено радио, до порога и дал несколько лир. Стояла глубокая ночь.

Ветторе суетился на кухне, а Себастьяно Проколо поднялся обратно к себе: по кабинету разливалась музыка. Усевшись за стол, полковник заметил, что к звукам примешался какой-то странный посторонний шум. Он повертел ручку, поймал другие станции, но ему не удалось настроить приемник так же хорошо, как в присутствии мастера. Более того, казалось, что непонятный гул, похожий на назойливое шуршанье, становился все громче и его источник находился гораздо дальше, чем источник музыки; неведомый шум не накладывался на игру оркестра, а вплетался в нее, встревал в партии инструментов, внося в мелодию сумбур и путаницу.

Полковник распахнул окно и хотел позвать мастера, но тот уже скрылся из виду. Послышался крик сороки-часового. Может, мастер забыл что-то и решил вернуться? Нет, это пришел Аюти обсудить дела.

У Аюти дома тоже было маленькое радио — правда, Аюти не слишком разбирался в технике. И все же полковник, у которого сильно испортилось настроение, захотел показать ему свой приемник и спросить совета.

Передавали отрывок из оперы, но звук выходил не чистым.

— Вроде бы «Фауст», — сказал Аюти. — А ведь вы верно подметили, полковник, в игру вмешивается какой-то шорох. — И добавил чуть погодя: — Странно. Похоже на шелест ветра в лесу.

— Шелест ветра в лесу? — удивился полковник.

— Именно. Но это я сказал просто для сравнения. Разумеется, никакого ветра там и в помине нет.

Шум не прекратился, и на следующий день Себастьяно Проколо послал за мастером. Тот заново настроил радио, и приемник заработал без помех. По просьбе Проколо мастер остался у него до позднего вечера.

— Не могу взять в толк, что там неисправно, — признался он. — Конечно, я слыхал про подобные неполадки, которые и науке объяснить не под силу. От них не застрахованы даже приемники лучших марок.

Однако и в тот вечер, стоило мастеру уйти, полковник услышал загадочный шелест, который вторгался в звучание радио. Проколо бросился к окну и позвал мастера, который еще не успел далеко уйти.

Едва тот вошел в кабинет, гул затих, причем мастер даже не прикасался к приемнику.

— Черт знает что. — Проколо был в недоумении. — Уверяю вас, лишь только вы ушли — и опять стал доноситься шум, точь-в-точь как вчера, поверьте мне на слово.

Мастер растерянно посмотрел на него и рассмеялся.

— Простите, я смеюсь потому, что все это крайне любопытно. В общем-то случается всякое. В войну я работал на телефонной станции, и как-то раз мы с сержантом решили переночевать в большой усадьбе — дом пустовал. Кроватей там была уйма, и мы устроились каждый в отдельной комнате. Я уже заснул, когда меня разбудил сержант. «Слышу какой-то шум, — сказал он, встревоженный. — Не пойму, что бы это могло быть. Попробуй-ка разберись ты». Иду к нему в комнату, там гробовая тишина. Возвращаюсь к себе, но через несколько минут опять заходит сержант. «Клянусь, — говорит он, — я слышу все тот же шум». Снова иду к нему: тишина. А надо заметить, сержант был смелым человеком, и его не так-то просто сбить с толку.

— Не понимаю, зачем вы рассказали эту историю, — буркнул полковник, явно раздосадованный. — Шум в приемнике мне не померещился.

— Ну в таком случае, что это за шум? — спросил мастер. — На что он похож?

— О Боже, его сложно описать, — ответил Проколо. — Наверное, приглушенный гул. А точнее, представьте, как шумит лес при сильном ветре.

Мастер покачал головой:

— Даже предположить не могу, откуда взялся этот гул. Если он не прекратится, позовите меня завтра, попробуем что-нибудь сделать с антенной.

На следующий день полковник опять послал за мастером, пришел также инженер с дамбы. Антенну переставили на другое место, и тем не менее Проколо, оставшись один, по-прежнему слышал рокот, который подкрадывался издалека, постепенно нарастал, вбирал в себя голоса теноров, партии скрипок и в конце концов поглощал весь оркестр, заполнял весь дом.

Опасаясь, вероятно, показаться смешным, полковник Себастьяно Проколо больше не настаивал, чтобы мастер приходил чинить радио. Однако странный гул обеспокоил его.

Каждый вечер Проколо упрямо крутил ручку приемника и выключал его, как только необъяснимый шум заглушал все остальные звуки. Спустя несколько минут он повторял попытку, ловил разные волны, потом принимался нервно шагать по кабинету или, заложив руки за спину, неподвижно стоял у окна и вглядывался в ночную темноту.