— Вы говорите про вашу кузину?

— Она оказалась… — художник сделал отчаянный жест рукой.

— …покойной? — договорила Маша. — Вы были влюблены в нее в юности, — сказала она. — И когда встретили вновь, не знали, что она давно умерла. Не смогли отличить призрак от живой женщины. И обвенчались с ней. С призраком… И она начала преследовать вас. Вы боитесь, что она вас погубит?

На миг его взор, прозрев, стал удивленным.

— Вы сочинили превосходный сюжет для картины. Венчание с призраком в какой-нибудь забытой полуразрушенной церкви со старым слепым священником, не видящим, что невеста мертва… Я мог бы нарисовать это, — с восхищением сказал он. Но Маша сразу почувствовала себя столь же нелепо, как Чуб, удостоившаяся Катиной сомнительной похвалы за «превосходный сценарий». — К несчастью, в жизни все было намного пошлей. Моя первая любовь оказалась ошибкой. Вы правы, когда мы встретились вновь, я не видел свою кузину много лет и, по сути, не знал ее. Лишь много позже я понял, что моя жена — просто вздорная женщина, не способная ни принять, ни понять мою жизнь. Убежденная католичка, она дурно отзывалась о моей работе в православном соборе, пришла во Владимирский под черной вуалью, не пожелала знакомиться с моими друзьями… Вскоре мы разъехались с ней навсегда. А потом я встретил ее… Асеньку. И полюбил ее всем сердцем! Но теперь я мог предложить ей лишь сердце без верной руки — ведь я был уже связан узами брака. К тому же она была чересчур молода… всего 18. И тогда я решил: раз так суждено, я буду любить ее только сердцем, как друг или брат, и сделаю все, чтобы она была счастлива. Ася была больна. Я оплатил ей врачей, заграничных и из Санкт-Петербурга. Но я не знал… не знал ее главной тайны.

Он встал с пола, подошел к окну, за которым по-прежнему моросил сизый дождь. Теперь он стоял к Маше спиной.

— Это сталось вчера, — начал он после паузы. — Утром я пришел к ней… без предупрежденья… Дверь была открыта. Я зашел и увидел ее. Ася лежала на диване… с другой женщиной. Они были полураздеты. Женщина целовала ее жадно и страстно. Ее черные волосы были такими густыми и длинными, они абсолютно закрыли Асино лицо… Волосы казались ужасно тяжелыми, словно сделанными из камня. Я стоял и смотрел… Просто стоял и смотрел на спину черноволосой женщины. Она была очень красивой, словно у мраморной статуи. Я слышал их дыхание, это тяжелое дыхание, стоны. Я не видел их лиц, и оттого они еще больше производили впечатление одного существа с бьющимися потными руками, движения которого напоминали предсмертные судороги… Женщина обнимала Асю так крепко, она буквально вгрызалась в нее.

— Это была Смерть, — вдруг догадалась Маша.

— Я не понял, что она умирает! — закричал художник. — Я не сделал ничего, чтобы ей помочь! Любой другой человек увидел бы лежащую на диване бедную девушку, стонущую от боли, задыхающуюся от нехватки воздуха, с предсмертным потом на лбу… Любой другой немедля позвал бы врача, а я… Я просто стоял и смотрел. А потом развернулся и ушел. Спокойно. Я принял ее тайну. Я решил принять Асю такой, какой она есть… Я не знал, что ее тайна в другом — Ася скрывала от меня, как сильно больна.

Несчастный художник сгорбился, сжал плечи.

— В последний миг, когда я уходил, — сказал он, — эта женщина с черными волосами подняла лицо… Оно было прекрасно, совершенно прекрасно. От такой красоты останавливается сердце. Я махнул ей рукой, словно благословив их союз. Я сам отдал Асеньку смерти! — прохрипел он. — Если бы на моем месте был другой человек… любой другой… она была бы жива! Доктор сказал: достаточно было позвать его… Если бы я был нормальным!

— Вы просто никогда раньше не видели Смерть. В следующий раз… — Маша и сама понимала, что сказала не то.

— В следующий раз?! — крикнул он. — Как я могу простить это себе? Вырвать душу, вырвать глаза? Я должен был умереть тогда, в Риме… — Его взгляд стал горячечным, голос то поднимался до крика, то срывался до полуслышного шепота: — Теперь я знаю, знаю, почему мертвые лежат, а не стоят. Смерть — просто жадная похотливая шлюха. Я расскажу это всем… Для нормальных людей существует эта спасительная иллюзия реального мира, не позволяющая им сойти с ума. А я… Я вижу все эти существа, копошащиеся вокруг… И его, и его… И тебя, убийца, убийца!.. — закричал он, глядя на закрытую дверь. — Я не знаю, о чем ты… — отшатнулся он. — Я не хочу тебя слышать! Я не понимаю твои слова… я не знаю, что значит «посмотри в интернете»…

— Интернете? — Маша моргнула и туповато посмотрела в угол, где недавно стоял Мир Красавицкий. — Мама, это же все объясняет! Мир тоже пришел сюда из Настоящего. Без ключа, без заклятия. Без ритуала… Для мертвых не существует грани между Настоящим и Прошлым! Точно так же к вам пришла и она, Ирина Ипатина. Обычная девушка, а не переселившийся дух… Вот почему в Киеве постоянно находят ваши новые работы. И будут находить их без конца. Потому что вы без конца рисуете все новых и новых усопших. Мертвые знают, они чувствуют, что вы видите их. Они все приходят сюда без труда. Даже те, кто умер недавно. Они хотят, чтобы вы написали их истории… Значит, она умерла… Убийца отца, она здесь. Скажите мне, она здесь?

— Она умерла… Ася умерла… — всхлипнул он. — Уходите… прошу… я больше не желаю вас видеть… Вас всех… — Он в отчаянии закрыл лицо руками, опустился на стул, положил голову на захламленный эскизами стол.

Желая утешить его, Маша шагнула к художнику и остановилась, заметив очередной неоконченный рисунок. Закрыв лицо руками, безутешный мужчина сидел на ступени — его властно обволакивал белый туман, напоминавший по форме юную девушку.

На картине не было видно лица — лишь бледную руку, которую безликая дева тянула к сгорбленному горем страдальцу.

* * *

Возле металлической радуги памятника объединения за филармонией Даша и Акнир свернули направо — но пошли не вверх, по ступеням к бывшему Царскому саду и мосту Влюбленных, а вниз — на неведомую, не изведанную большинством киевлян нижнюю террасу горы, вьющуюся в сторону Зеленого театра.

Пройдя метров двадцать, они и впрямь точно угодили в Провал — даже сейчас, в середине дня, людей здесь было немного. И не только людей, но и примет их пребывания здесь. Лишь в самом начале пути им встретилась яркая пара. На дороге у каменного парапета стояли две девушки: одна с макияжем и черными ногтями типичного гота в ослепительно белом длинноволосом парике и широкой бархатной юбке до пят, вторая — с большим фотоаппаратом в руках.

— О, фотосессия, — присвистнула Землепотрясная Даша. — К Хэллоуину девки готовятся… Самое место!

Место действительно было колдовское, в двух шагах — в двадцати метрах вниз — от самого сердца Киева — Верховной рады, администрации президента — Город вдруг превращался в лес, в безлюдную чащу.

Языческая красота колдовской киевской осени навалилась на них со всех сторон. Солнца не было, но желтизна словно заменяла лучи. Желтая гора поднималась вверх — к общественному парку, желтая гора падала вниз, дорогу им усыпало яично-желтое золото. Мир неприлично походил на страшно прекрасную сказку. Мир вокруг был желт — снизу доверху. Небо почти полностью перекрывал склон горы и кроны деревьев, лишь прямо над головой можно было увидеть небольшой просвет, но и его уже заволок туман.