что пацан оказался его тезкой, и женщина как бы стращала его самого. Он, конечно, не был потрясен, слышал подобное и раньше, но не в присутствии друзей. Они резко прекратили треп и неловко посмотрели на Сеню, который отметил их реакцию. Он впервые ощутил, что друзья не забывали, кто он такой, и, конечно, поняли, что поклеп женщины должен его задеть.

— Плюнь, старик. Мало ли на свете уродов, — хлопнул его по спине Колян.

— Не бери в голову, сам видишь, жизнь у нее не сахар, — показал на женщину Андрей, — кто-то же в этом виновен? Не американцы, так евреи.

Сеня равнодушно пожал плечами, и комментировать не стал. Тут вовремя прозвенел звонок, и они направились в зал. Сцена в фойе произвела тяжелое впечатление на друзей, и они продолжили разговор уже в общежитии. Гоги, на днях, получил от родственников объемную бутыль Ахашени, они сбегали за фруктами и сейчас дегустировали в меру сладкое и терпкое вино из Гурджаани. Потом Гоги достал гитару и запел старый хит Вертинского:

Я больной усталый клоун.

Я машу мечём картонным,

И в испуге даже дети

Убегают от меня.

Все признавали Гоги тамадой. Он и начал разговор, когда все немного расслабились:

— Послушай сюда, Сеня. Ну, дура-баба. За всю жизнь, мамой клянусь, я таких разговоров не слышал. Ну, раньше, при дедах, вроде, бывало. А сейчас — нет.

— Гоги прав, — поддержал Андрей. — Никакого напряжения не ощущается. Я уж не говорю о нашем факультете. Нигде этого нет. Всем плевать, кто ты и откуда. Важно, что ты такое.

— Лично ты сам, своими ушами, слышал от наших знакомых антисемитские инсинуации? Если да, скажи — кто. Мало ему не покажется! — Дополнил Андрея Колян.

Обсуждать надоевший с детства национальный вопрос Сене было не в радость, тем более, ныть и плакаться. Однако, вместе они могли бы догадаться, в чем кроятся корни этой головной боли. Этого Сеня так до конца и не понял, принимал, как данность и не слишком задумывался.

— Да нет, не слышал я от наших ребят ничего подобного, — по возможности, равнодушно произнес он, — но мир не кончается здесь. Уж конечно, такие наветы мне не в новость, да и вы наверняка с этим соприкасались, разве нет?

— Чего тут скрывать, бывает.… Плюнешь, да пройдешь мимо. А что прикажешь делать, воевать? Разговор посторонний, касается не тебя. Если всякий раз, как ты с чем-то не согласен, встревать в чужую беседу, будешь выглядеть донкихотствующим придурком. — Пояснил Андрей.

— Это ясно. А по сути, кто-нибудь может растолковать, понятным языком, почему со мной нужно быть лично знакомым, чтобы убедится, что я не обормот? И тогда я, получается, свой парень, а остальные под микроскопом? Лично я не чувствую себя чужим, однако мне время от времени об этом напоминают. Что такое особенное вызывает недоверие у незнакомых людей? Колитесь.

— Мужики, хватит увиливать, — наконец вздохнул Андрей, — проблема есть. С твоими собратьями, Сеня, общаются все-таки не совсем так, как с коренными, а, как бы тебе объяснить, с некоторой осторожностью. Тебе кажется, что ты такой же, как все, но ты ведь не видишь себя со стороны. Ты — другой. Не хуже и не лучше, но другой.

— Это давно следовало бы обдумать. — Согласился с Андреем Колян. — Например, когда я сижу здесь, за столом, и занимаюсь, а ты проходишь у меня за спиной, я чувствую себя несколько неуверенно. Проскакивает некое напряжение, буквально на мгновение. Смутное, неконтролируемое ощущение. Мне самому неловко, но преодолеть эту волну не получается. А это ты, мой лучший друг, с которым, как говорится, можно хоть в атаку, хоть в разведку. А с посторонними, думаешь, проще? Хочешь — не хочешь, возникает настороженность. Конечно, я её подавляю, она, надеюсь, не проявляется вовне. Я, вот, по твоей удивленной морде вижу, что ты и не догадывался. Но это требует контроля со стороны рассудка. Но это требует контроля со стороны рассудка.

— Но почему, — поразился Сеня, — И прямо здесь, у нас! Я никогда не замечал. Выдумываешь!

— Да нет, всё так и есть, — смущенно поддержали Коляна Андрей и Гоги.

— Это что-то глубинное, — попытался обратить всё в шутку Колян. — Ты думаешь, почему у бабы Яги жесткий взгляд и крючковатый нос?

— Ну, старые еврейки и вправду не ангелы, — согласился Сеня. — Так я, что ли, немного напоминаю вам Кащея Бессмертного, а от посторонних евреев у вас кровь стынет в жилах?

— Не до такой степени, — усмехнулся Колян. — Это не страх, какое-то колебание, что ли.

— Да чем я отличаюсь-то? Вот смотрю я на вас, а потом на себя — в зеркало…. Морды, как морды, кирпича не просят. Назовите разницу.

— Ты к себе в зеркале привык, а важно внезапное впечатление. — Пояснил Андрей. — Люди своего племени ближе, это относится ко всем. Например, татары. Иногда не отличишь, татарин он или русский, но отношение все-таки другое. Не враждебное, конечно, но… Как бы это объяснить? Даже с белорусом связь не такая, как с русским. Подсознательно, не по здравому размышлению. Ты можешь им тысячу раз восхищаться, но помнить, что он иной. У каждого свое лицо, все имеют право на самобытность.

— Не нужно, Андрей, хватит, ты уходишь от сути, — решительно остановил его Колян.

— Вот именно. Что-то я не видел, чтобы мать подвела ребенка к портрету белоруса или татарина и призвала его к осторожности, — не согласился и Сеня. — И потом, когда у тебя за спиной проходит Гоги, ты чувствуешь себя не в своей тарелке? Я — совсем нет, ничего похожего.

— Да и я — нет. Гоги за спиной не вызывает никакого напряжения, — признался Андрей.

— Но почему? Гоги отличается от славян, не меньше, чем я, может быть, даже больше.

— Я отличаюсь только внешне. Объясни, Колян, — вставил Гоги.

— Точно, — согласился Колян. — Это потому что я хорошо понимаю Гоги. Я знаю, что он сделает в следующий момент. А вокруг тебя неопределенность. Ты эмоционален, мыслишь нестандартно и действуешь, временами, внезапно, как снег на голову. Я уж не говорю, что дискуссию ты часто поворачиваешь в неожиданное русло, и мы начинаем обсуждать не ту проблему, которую собирались. Даже лужу на тротуаре ты обходишь иногда не с той стороны, как собирался обходить ее твой спутник. Впрочем, мы давно к этому привыкли и так даже интереснее.

— И потом, как брату скажу, — добавил Гоги, — тебе трудно возражать также и потому, что ты, когда споришь, выставляешь не все свои резоны, а потом неожиданно достаешь спрятанный козырь и делаешь вывод, опираясь на неожиданную мысль.

— Да