class="p1">Они закурили. Старик снял шляпу и отряхнул пыль. Шляпа была заслуженная и многое повидала. Её даже не нужно было снимать, чтобы почесать затылок.

Выбрасывать наверх тяжелую плотную землю было не просто, я вспотел и быстро выдохся, но не сдавался и прислушивался к их беседе. Они помолчали, а потом Витька спросил:

— Ты, дядя Серго, столько лет уже здесь один надрываешься, когда на пенсию пойдешь, все сроки давно вышли.

— Вот когда придумают, чтобы никто не умирал, тогда и пойду. Терпеливо жду, — почти серьёзно объяснил дядя Серго.

— Найдется кто-нибудь помоложе, а ты отдыхай.

— Молодой не понимает. Придет вдова, будет возиться одна, наводить порядок, а он в это время пойдет на футбол.

— А приемыши твои не хотят?

— Если бы я им предложил, кто-нибудь бы нашелся. Но они хороши к живым, тут я спокоен. А к этим, бывшим, они притерпелись.

Я, наконец, кончил копать и выбрался наверх, глубина оказалась нормальной, старик проверил.

— Пойдем, — предложил он, — отдохнете немного.

Он, не спеша, собрал инструмент и пошел по тропинке, а мы побежали к берегу, за одеждой. Домик находился около центрального входа, со стороны города, и по вечерам там всегда собирались мальчишки. Для чего собирались, толком не ясно, потому что дядя Серго — человек довольно угрюмый, но я запомнил, как это было нам когда-то неоходимо.

Мы догнали ветерана у самого дома. Пол в избушке был земляной и в центральной комнате, посередине, стоял пень. Не чурбан, а настоящий пень, вросший корнями в землю. Мальчишками, помню, мы соревновались за право на нем посидеть. Сейчас Витька уступил его мне. Пень был одновременно гладкий и шершавый. И теплый на ощупь. Старик быстро навел порядок и даже принес цветов, потом достал из дальнего ящика большого розового пупса и посадил у выхода.

— Зачем тебе кукла, дядя Серго, — спросил я. — У тебя же девочки не живут.

— У рыбака малышка осталась, отнесу ей завтра.

Он решил переодеться и расстегнул свою знаменитую куртку. Под ней ничего не было, кроме огромных белых шрамов. Между ними терялись редкие островки длинных седых волос. Видимо, ежедневно бреется, подумал я. Левая мышца была рассечена поперек: верхняя половина вспухла бугром, а нижняя сморщилась и приникла к ребрам. Я никогда прежде не видел сабельных шрамов, но сразу понял, что они именно такие.

— Что его заставило стать могильщиком, — шепнул я Витьке.

— Говорят, была какая-то романтическая история. Вроде бы из-за него погиб друг, и он решил всю жизнь провести с ним рядом. А жизнь оказалась долгой.

— Я попрошу его рассказать.

— Не стоит. Не ответит он, уйдет в сторону.

— Дядя Серго, — спросил всё-таки я, — что тебя заставило выбрать эту работу?

Старик так вздохнул, что стало неловко за своё пустое любопытство. Потом он отодвинул табурет от окна и сел.

— Вам, молодым, это трудно понять, — задумчиво сказал он. — Для вас кладбище — гиблое место. Ты любишь осень? — неожиданно спросил он. — Зачем спрашиваю, все любят. Разве нам жалко, когда умирают листья? — Он закурил. — Мы знаем, что будут новые листья, кто будет плакать о мертвых? Но листья живут всего лишь год, а люди живут много лет. Может быть, на свете есть бог. Или другие, очень большие люди. Они живут долго-долго, тысячу лет. Им не жалко, когда мы умираем. Они знают, что будут другие люди, не лучше и не хуже. Они показывают на это кладбище и говорят: «Смотри, были, и нет их, но пришли другие». А ты сам подумай, вдруг бы люди не умирали и жили всегда одни и те же? Ничего нового под солнцем, всё по-старому, никаких изменений, и навсегда! Или, еще хуже, нарождались бы новые люди, а старые не умирали. Было бы тесно молодым.

Старик помолчал немного и добавил:

— Я уже четвертое колено провожаю.

Ушли мы поздно, когда пришла и ушла шумная ватага мальчишек. Во дворах уже собирались на вечернюю беседу соседи. Хотелось мне присоединиться, поговорить о жизни, но я был чужой и мешал разговорам, пока меня не представил Витька.

Сеня семит

1

Сеня ворвался квартиру в расстегнутом пальто, с развевающимся шарфом, без шапки, потерянной во дворе, и с фингалом под глазом. Он замер перед матерью и гневно спросил:

— Мама, а что такое яврей?

— Ну, началось, дожили — буркнул папа маме, и как можно жизнерадостнее улыбнулся Сене. Но Сене было сейчас не до нежностей, он нетерпеливо ждал ответа и даже постукивал ногой по полу.

Мама выключила утюг, пригладила сыну вихры, сняла с него шарф и подчеркнуто равнодушно поинтересовалась:

— А почему ты спрашиваешь, тебе это зачем?

— Потому что яврей — это я, — крикнул Сеня — а вы с папой даже не догадывались, — и он утвердительно топнул ногой.

— Во-первых, не яврей, а еврей, а, во-вторых, чего это ты так разволновался? Ну, еврей и еврей, и что теперь?

— Я так не хочу! Евреи понаехали сюда и командуют, как предатели. Денег никому не дают, только своим, а работать не любят. Только курочек кушают. — Сеня прерывисто вздохнул. — Я что, и вправду еврей?

— Не думай, малыш, об этой ерунде. Евреи такие же люди, как и все.

— Не хуже и не лучше, — политкорректно поддержал папа. Впрочем, тогда это так не называли.

— А иногда и лучше, — не согласилась мама и решительно потрепала Сеню по голове, но тот на лесть не поддался:

— Не ерунда это! Я же, и вправду, командовать люблю.

— Все любят, да не у всех получается. И у тебя тоже — пока не очень-то. Какой из тебя командир, смех один!

— И ты мне только вчера курочку давала.

— Ну и что, — вмешался папа. Он отложил в сторону набросок беседки, так он подрабатывал после службы, и попытался посадить Сеню на колени, но тот уклонился. — Курицу сейчас все едят. Это раньше, думали некоторые, что кур нет, потому что их поедают евреи. Ты у Петьки своего спроси, едят они дома кур или нет. Петька тебе врать не станет.

— Чего спрашивать, — отмахнулся Сеня, — сегодня утром, пока я Петьку ждал, сам видел, как они курицу ели, с гречневой кашей. Петькина мама и мне предлагала. — Он задумался над неожиданно свалившимся на него несчастьем. — И всё равно обидно стать евреем. Вчера всё еще здорово было и вдруг! Пацаны просто так драться не начнут, да ещё все сразу, — Сеня осторожно погладил ушибленную скулу.

— Ну, драться ты и сам умеешь, — перебила мама. — Вот перевяжу тебя, будешь, как пират. Меньше нужно обращать внимание