Камю? Духовное истощение уже наступило (#sleepnomore). Лишившись всего, мы обсуждаем одну бессильную критику базы данных за другой. Киберпространство оказалось комнатой, внутри которой дом, внутри которого город, и все они схлопнулись в плоский ландшафт, где получившаяся в итоге транспарентность оборачивается паранойей. Мы не заблудились в лабиринте, а наоборот, выброшены в открытое пространство, где за нами наблюдают и нами манипулируют, но никакого командного центра при этом не видно.

Тысяча плато твитов, блогов, постов в Instagram и Facebook породили культуру глубокого смятения. Фрагментация должна была обогатить нас, так почему же теперь мы должны платить за все эти непредвиденные последствия? Этого не должно было произойти. Такого ли «различия» мы добивались? Мейнстримовые медиа сыграли решающую роль в этом процессе разложения. Хотя их легитимность снизилась, их влияние якобы все еще остается весомым, что создает атмосферу перманентной амбивалентности. Зачем вообще о чем-то беспокоиться? Роль этих медиа как «расчетных палат» для фактов и мнений десятилетиями подрывали центростремительные общественные силы, которые больше не считают определенные беби-бумерские настроения и интересы основой легитимного консенсуса. Удивительная неспособность «прессы» разобраться с изменениями в обществе привела к распространенной форме безразличия. А все теоретические белые пятна у последующих постмодернистских поколений даже и не перечислить. Важная здесь фигура, на которую закрывают глаза, – это Юрген Хабермас. Многие из нас все еще подписываются под его концепцией буржуазной публичной сферы как арены, на которой различные мнения соревнуются в пространстве рационального диалога – даже если мы и не верим в ключевые ценности западного общества (вроде демократии). Но кто и что в таком контексте составляет «контрпублику»? «Пользовательский контент» на 4сhan, Reddit и YouTube-каналах типа PewDiePie? Какой организованный ответ можно на все это дать? Как могла бы выглядеть современная версия Indymedia? И если такая федеративная модель независимого медиа застряла в 1999-м, то почему так сложно сделать апгрейд образца 2017-го?

Налицо кризис «партиципаторной культуры». Давайте посмотрим на то, как дана бойд деконструирует дискурс «медиаграмотности», на который многие из нас возлагали большие надежды. Циничное прочтение новостей вытеснило критические способности. Сразу после победы Дональда Трампа бойд задалась вопросом, а не дала ли медиаграмотность обратный эффект? [58] Подорвали ли троллинг, кликбейт и фейковые новости классическую веру в демократизацию производства новостей? В то время как для доинтернетного поколения беби-бумеров грамотность была синонимом способности сомневаться в источниках, деконструировать мнения и вычитывать идеологические посылы в квазинейтральных сообщениях, значение грамотности сегодня изменилось. Теперь она подразумевает возможность производить собственный контент в форме откликов, статей, блог-постов, апдейтов в социальных медиа и образов, загруженных на каналы с видео и в приложения для фотошеринга. Переход от критического потребителя к критическому производителю привел к инфляции информации, в то время как благонамеренный синтез потребителя и производителя в фигуре просьюмера так никогда и не реализовался. Согласно бойд, медиаграмотность стала напоминать банальное недоверие к источникам новостей, а не основанную на фактах критику. Вместо того чтобы ознакомиться со свидетельствами экспертов, стало достаточно просто сослаться на собственный опыт, что выродилось в культуру сомнения, в которой есть место только возмущению, а не разумным дебатам; в поляризующую культуру, в которой больше в цене трайбализм и самосегрегация.

В текущей ситуации нужен пересмотр требований активистов и гражданского общества с вниманием к проблеме «медиаграмотности». Как можно лучше информировать аудиторию? Есть ли вообще точный диагноз этой проблемы? Как продырявить пузыри фильтров? Как DIY может быть жизнеспособной альтернативой, когда этот термин уже описывает использование социальных медиа? И можем ли мы все еще полагаться на эмансипаторный потенциал «разговора с медиумом» через знакомые приложения соцсетей? Как сегодня функционирует манипуляция? Продуктивно ли и сейчас пытаться деконструировать The New York Times и другие медиа такого рода? Как объяснить механизм функционирования новостной ленты в Facebook его пользовательской базе? Если мы хотим во всем обвинять алгоритмы, то как описать их внутреннюю сложность общедоступным языком?

Хорошей иллюстрацией может служить книга Кэти О’Нил «Оружие математического поражения», в которой она описывает, как «непродуманные математические модели занимаются микроменджментом экономики, начиная от рекламы и заканчивая тюрьмами». Она задается вопросом, как можно приручить и разоружить опасные алгоритмы. Такие математические модели не являются просто нейтральными инструментами, однако в нашей обычной жизни мы часто воспринимаем результаты их деятельности как своего рода судьбу. «Обещая эффективность и беспристрастность, они калечат систему высшего образования, поднимают уровень задолженности, увеличивают тюремное население, постоянно осложняют жизнь бедным слоям населения и разрушают демократию». В своем обзоре различных профессий в целом ряде отраслей, она демонстрирует, как софт «не просто сконструирован из данных, но и является результатом нашего выбора того, на какие данные обращать внимание, а какие оставлять за бортом. Этот выбор касается не только логистики, выгоды и эффективности; он в своей основе является моральным». И более того – классово предвзятым: «Привилегированные слои имеют дело с людьми, а массы – с машинами». После того как их установили и дали им какое-то время поработать, эти «моторы различия» создают свою собственную реальность и находят оправдание результатам своей деятельности. Такую функциональную модель О’Нил характеризует как самовоспроизводящуюся и крайне разрушительную.

Техники типа сливов, фейковых новостей, ботов, компромата и агитпропа разрушают политический климат. Дезориентации достаточно, так что манипулировать результатами выборов уже необязательно. В эту постфактуальную эру до нас доходят только мгновенные мнения знаменитостей-аналитиков и медиаэкспертов. Просто взгляните на твиты Дональда Трампа – предельную форму медиаграмотности и извращенного самовыражения [59]. Личные твиты стали неотличимы от политики, государственной пропаганды и информационного оружия. В этом случае власть больше не функционирует за счет чрезмерного порнографического воздействия трехмерных образов в высоком разрешении. Это не Большие, а Сингулярные Данные – крохотные сообщения с «громадным» эффектом. Здесь мы уже покидаем область голливудского гламура и реалити-шоу и входим в сферу коммуникации-с-последствиями в реальном времени – гибрида нового уровня, при котором суверенная исполнительная власть и маркетинг становятся неотделимы друг от друга.

На что помимо техно-децизионистских импульсов может в нашей ситуации указать современный психоанализ? Подходящей начальной точкой кажется культурный диагноз ренессанса нарциссизма. Здесь я ссылаюсь на работу Кристин Домбек 2016 года «The Selfishness of Others – An Essay on the Fear of Narcissism». И хотя этот текст избегает отсылок к сетевой культуре и жалоб на селфи и социальные медиа, он указывает на ключевое изменение в анализе: переход от терапевтических к количественным методам. Сегодняшний нарциссизм по своей природе является социальным и заразным и состоит из черт, «которые можно измерить среди больших групп людей». Поколение Я охватывает всю планету. При обсуждении Трампа, альт-райтов и