Скорее всего, Роман говорил правду. Сомнения в его искренности оставались у недоверчивого Старцева только в первые минуты допроса. Но чем дольше он слушал паренька с горящими глазами, тем меньше оставалось этих сомнений.

— Едем в табор, — приказал он около восьми часов утра. — Мне не терпится поговорить со стариком Кхамало.

Подчиненные его хорошо понимали: разговор по душам с Кхамало может многое прояснить. Как бы это ни выглядело странно, но встреча со стариком оставалась едва ли не единственной путеводной ниточкой в расследовании преступления.

Свободных служебных автомобилей в гараже не нашлось — все находились в разъездах. Пришлось снова воспользоваться видавшим виды автобусом. Расселись по местам, поехали в сторону северной окраины. Лица сыщиков были сосредоточены; молодой цыган не скрывал радости близкого освобождения и, глядя в окно, улыбался началу солнечного дня.

Проехав часть пути вдоль знакомой железной дороги, автобус остановился на краю поля сразу за станцией. Внимание Старцева и Василькова привлекло суматошное движение в цыганском стане. Сутками ранее они скрытно наблюдали за табором и ничего подобного не замечали. Жизнь здесь текла спокойно, размеренно.

— Что у вас там происходит? — спросил Иван растерянного паренька.

Тот удивленно пожал плечами:

— Сам не пойму.

— Ну-ка, пошли…

Старцев вышел из автобуса первым, за ним с подножки спрыгнул цыган, следом высыпали остальные.

Табор снимался, цыгане в спешке покидали обжитую стоянку.

— Марко, что случилось? — крикнул Роман своему ровеснику.

Тот запрягал лошадь. Увидев друга в окружении незнакомцев, замер.

— Марко, со мной все в порядке! Скажи, что происходит?

— Ночью кто-то пробрался в шатер Кхамало и зарезал его, — ответил тот. И, помолчав, добавил: — Мы решили уйти отсюда. Навсегда.

Смоленск

Сентябрь 1941 года

Прихрамывая, отец Илларион спустился по каменной лестнице и покинул здание райкома. Канонада на западной окраине города стихла, теперь то в одной части города, то в другой слышались одиночные винтовочные выстрелы.

Священника охватило недоброе предчувствие. Подобрав рясу и позабыв об ушибленном колене, он быстрым шагом направился в сторону своего храма.

По дороге он не встретил ни одного человека. Часть горожан покинула Смоленск, а те, кто остался, предпочитали на улице не показываться. Зато на полпути к храму отец Илларион столкнулся с тремя немецкими солдатами.

— Halt! — вскинул один из них винтовку.

Другой что-то сказал с кривой усмешкой и подошел к священнику. Поняв команду, Илларион остановился и стал судорожно искать в глубоком кармане документы.

Немецких солдат советские документы не интересовали. Старший, с серебристым галуном вокруг погон, осмотрел со всех сторон складки рясы, затем заинтересовался висевшим на груди крестом. Однако, поняв, что тот сделан из меди, сплюнул в пыль, что-то процедил сквозь зубы и вместе с остальными пошел дальше вдоль улицы.

Выдохнув, отец Илларион перекрестился, поправил одежду и нырнул за угол. До храма и находившегося рядом госпиталя оставалось два квартала.

* * *

Чем ближе он подходил к старому дому из красного кирпича, тем неспокойнее становилось на душе.

Двухэтажный госпиталь опоясывал подковой небольшой заросший зеленью двор. До войны в этом здании поочередно размещались Вторая городская больница, Центральная детская поликлиника, туберкулезный диспансер. Военный эвакогоспиталь здесь открылся спустя неделю после начала войны.

Священник много раз проходил мимо этого приятного глазу, умиротворяющего душу дворика. Кроны вековых дубов отбрасывали густую тень на асфальтовую аллею, рассекавшую двор посередине; по обе стороны от аллеи были устроены деревянные лавочки, на которых коротали время выздоравливающие красноармейцы и младшие офицеры.

В госпитале вечно царила свойственная лечебным учреждениям суматоха. Со стороны улицы у служебного входа частенько стояла еле живая полуторка, из кузова которой выгружали бидоны и ящики с продуктами, а взамен закидывали тюки постельного белья, отправляемого в прачечную.

Иногда вместо грузовой машины отец Илларион встречал тут темно-зеленый фургон с большими красными крестами на боках; этот автомобиль доставлял с передовой в госпиталь новые партии раненых. Во дворе разрешалось находиться выздоравливающим, и те в хорошую погоду рассаживались по лавкам и травили анекдоты. На крылечках и в фойе нянечки драили швабрами полы. Врачи чинно курили в облюбованном уголке возле урны, а старшая медсестра строгим голосом выкрикивала фамилия раненых, которым следовало прибыть в процедурный кабинет.

Отец Илларион приближался по улочке ко двору и не слышал ни одного привычного звука — ни урчания автомобильных моторов, ни смеха выздоравливающих, ни громких команд старшей медсестры. Совсем другие звуки наполняли пространство над городом. То металось эхо далекой стрельбы, то раздавались крики женщин или детей, то высоко в небе гудели армады пролетавших бомбардировщиков. Здесь же, в госпитальной округе, сохранялась удивительная тишина.

Грузовых автомобилей у служебного входа не было. Два часа назад старший военврач отправил на них в тыл часть тяжелораненых, однако на восточной окраине города пилот немецкого «Юнкерса» заметил ехавшие машины и сбросил несколько бомб; одна угодила точно в кабину полуторки. Вторую машину — фургон с большими красными крестами — он расстрелял из пулеметов.

Ничего этого священник не знал.

Свернув за угол, он с удивлением обнаружил пустующий двор. Ни раненых, ни врачей, ни санитарок. Легко раненные и те, кто мог самостоятельно передвигаться, заблаговременно покинули госпиталь в сопровождении медицинских сестер. Однако в палатах лежали еще достаточно «тяжелых» красноармейцев, а в стенах двухэтажного здания оставались лечащие врачи.

Пройдя по тенистой аллее к внутреннему входу, отец Илларион не увидел ни одной живой души. Деревянная дверь была приоткрыта и покачивалась под дуновением легкого ветра.

Он осторожно вошел в темную прохладу и сразу почуял странный запах. Пахло не хлоркой, не лекарствами и не перевязочным материалом, а кислой гарью. «Уж не порох ли? — подумал святой отец. — Неужели в госпитале стреляли?! Кто осмелился?»

Поднявшись по короткому лестничному маршу на первый этаж, он повернул в коридор. Лампы освещения не горели, но сквозь приоткрытые двери палат и кабинетов пробивался дневной свет.

Отец Илларион сделал несколько шагов и, схватившись за сердце, остановился. Сквозь висевший в коридоре сизый дым он увидел лежащих на полу санитарок. На их безупречных белых халатах виднелись красные пятна, на полу растеклась лужа темной крови.