– Возвращаюсь домой, а мой отец уже в коме. Теперь, когда прошло время, я, оглядываясь назад, понимаю, что не все парни такие, но все равно секс вызывает у меня некоторые колебания.

– Как звали этого придурка? Где он живет?

Я сжимаю кулаки.

– Я сама с ним поквиталась.

Он косится на меня.

– Правильно сделала.

Мы подъезжаем к отелю «Бретон», там, наверху, находится его пентхаус. Здание так себе, темно-серая штукатурка, зато рядом со стадионом. Ночной привратник, молодой парень в черной форме, кидается к «Хаммеру» так, словно всю жизнь его дожидался, с широкой ухмылкой на физиономии.

Я забираю из машины Пуки. Девон ждет меня, опустив глаза, как будто не хочет, чтобы я прочла его мысли. Он берет меня за руку – одного этого достаточно, чтобы я вся заискрилась, – и ведет внутрь. Там сплошь мрамор и стекло, шикарные диваны, четырехъярусный фонтан из черного гранита, пышная зелень и яркие цветы в серых вазах по углам камина длиной футов в двадцать. Пожилая женщина за стойкой регистрации машет Девону рукой, уважительно скользя взглядом по его широким плечам. Готова поклясться, что, когда мы проходим мимо, она прикладывает руку к сердцу. Да уж, он – всеобщий любимчик.

У меня трепещет сердце – не от жара камина, а от его близости. Девон шагает по вестибюлю как безусловный хозяин, мне передается его настроение. Он подводит меня к дверям лифта своего пентхауса, спрятанным в нише, набирает код. Двери раздвигаются, он заводит меня в кабину.

Пока мы едем наверх, воздух в кабине насыщается электричеством.

Девон отпускает мою руку.

– Ты призналась, что делала за того спортсмена домашние задания и ему не поздоровилось?

– Хуже.

Он забирает у меня Пуки, нарочно проводя рукой по моей руке, и приподнимает бровь с пирсингом. У меня безумное желание лизнуть эту сережку.

– Поделись своим дьявольским опытом, Жизель. Как ты его проучила?

– Мои рассказы могут затянуться, Дев.

– Я хочу послушать их все.

Я приказываю порхающим у меня в груди бабочкам уняться. Это Девон, просто друг.

– В тот вечер я сидела в больнице и совсем забыла про Карлтона – так звали игрока в лакросс. Ночью папы не стало. Я проверила, разослал ли Карлтон постыдное видео – оказалось, что нет. Возможно, он узнал про моего отца: городишко маленький, папа был мэром, новости разлетаются быстро, вот в нем и проснулась совесть. Может, он вообще не собирался выкладывать видео, а просто хотел иметь на меня компромат. На следующий день начинались занятия, и я боялась, что он каким-то образом его использует в первый же день. Но он не все про меня знал: с виду я смирная, но умею строить планы.

– Месть?

Я киваю.

– Причем лютая. – Он усмехается.

Я опускаю глаза. Если бы ты только знал, что я замышляю о тебе!

– Я работала в учительской – убиралась, наводила порядок. Ну, и имела полный доступ ко всей информации. Отметки, контрольные, пароли учителей для входа в компьютеры. Ничем этим я никогда не пользовалась.

– Делала за него уроки, только и всего.

– Все ошибаются. Назавтра я пошла в школу без маминого ведома. Чувства в полном раздрае, в голове туман, злость такая, что… На все и на всех. – У меня перехватывает дыхание. – Это была не я.

Он прижимает меня к себе.

– Мне очень жалко твоего папу.

Я киваю.

– Я не зарегистрировала свой приход, потому что не собиралась оставаться. Просто заглянула в учительскую, обняла секретаря – милейшую старушку, слышавшую о несчастье с отцом, – и стащила код от шкафчика Карлтона. Всем ученикам полагалось оставлять телефоны в шкафчиках. Пока все были в классах, я отперла его шкафчик и забрала телефон. Учебники не тронула – пусть учится. Я была в таком состоянии, что с меня сталось бы взорвать все, что имело отношение к нему.

– Ты крепкий орешек!

– Тебе еще не надоело?

– Ты никогда мне не надоешь.

– Чего только не найдешь в этих телефонах! Я вернулась домой – официально я не была в школе – и нашла в его телефоне два видео: на них он пил и нюхал кокаин.

Он удивленно смотрит на меня.

– Откуда ты взяла пароль?

Я показываю на свою голову.

– Отсюда. Я несколько раз видела, как он его вводил. Если что увижу, то уже не забуду. Я отправила эти видео его родителям с его же телефона. Это было легче легкого. Если разобраться, я ему только помогла, иначе он стал бы наркоманом. На следующей неделе родители поместили его на реабилитацию, и он пропустил половину выпускного года. – Я молча выдерживаю долгий взгляд его зеленых глаз.

– Слишком жестокая месть?

– Какое там! Между прочим, я… завелся.

Я краснею, о чем свидетельствует отражение в зеркале лифта.

– Как интересно!

Секунды ползут нетерпимо медленно, пока звонок не оповещает, что подъем завершен.

Он выводит меня из кабины лифта, и мы идем по коридору.

– Видео с тобой так никто и не увидел?

– Наверное, только его приятели, те, кто заснял все это позорище. В их тусовке это обсуждалось, мне адресовались сальные шуточки, мне было больно, но я старалась не реагировать. Все перевесила смерть отца. – Те траурные дни подернуты в моей памяти едким туманом. – Если бы это видео увидела моя мать, оно бы ее добило. Ее бы посадили – за убийство Карлтона.

– Да уж… А Престону ты как отомстила?

Я мотаю головой.

– Никак.

– Почему?

Я пожимаю плечами, чувствуя тяжесть его вопроса и сама недоумевая.

– Не знаю.

Мы доходим до его двери, он с улыбкой отпирает замок.

– Добро пожаловать на траходром, детка.

Мы входим, дружно смеясь. Он опускает на пол извертевшуюся Пуки, и та, сразу найдя у двери тапочки, справляет в них малую нужду.

– Вот дерьмо!

– Не надо преувеличивать. И вообще, такое с ней случается только от нервов. В девяноста процентах случаев она нервничает.

– Это, конечно, все меняет.

– Не хочется тебя расстраивать, но теперь ты делишь кров с двумя женщинами. – Я ослепляю его улыбкой. – Остается надеяться, что у нас не совпадают циклы, а то возьмем и слопаем все твое мороженое и будем реветь из-за любого пустяка.

От этой перспективы он бледнеет.

– Шучу. У маленьких собачек течка обычно бывает три-четыре раза в год, у крупных – раз в полгода. Эта вообще стерилизована, так что выдохни. – Я хлопаю его по руке и поднимаю пострадавшую тапку.