Один из таких сгустков – в обличье военного полицейского – стоял сейчас на пороге квартиры Беньямина на рю Домбаль. Что за форма на нем, Беньямин не смог определить. Такой мундир – перехваченный ремнем, с потускневшими серебряными пуговицами и огромными эполетами – можно было бы увидеть на опереточном солдатике. Над верхней губой торчали вперед обширные усы с проседью, похожие на переднюю решетку паровоза.

К облегчению Беньямина, полицейский оказался французом – не немцем. Появления немецкого солдата он бы не пережил.

– Мне нужен месье Вальтер Беньямин, – сказал пришедший. – Это, очевидно, вы?

– Да, – ответил он. – Я доктор Беньямин.

Он не чувствовал страха, может быть, потому, что представитель власти держался учтиво и воспитанно. Легче было и оттого, что он был немолод. Страшнее, когда властью облечены юные, думал Беньямин, они не понимают, какая опасность может грозить и им самим, и другим людям. По неопытности они иногда действуют глупо и запросто могут сломать человеку жизнь.

– Чем могу служить? – спросил Беньямин.

– До нашего сведения доведено, что вы нелегальный иммигрант из Германии.

– Я еврей.

Полицейский посмотрел поверх его плеча:

– Сожалею, месье, но вам придется пройти со мной. Можете взять с собой чемодан или сумку – что-то одно, и поменьше. Берите лучше небольшую сумку – вам же удобнее будет.

– Видите ли, я работаю над книгой. Мне нужно будет взять портфель. Он не очень большой.

– Как вам угодно, – кивнул полицейский и отступил назад, как бы давая Беньямину напоследок побыть одному.

– У меня есть несколько минут?

– Я подожду вас в коридоре.

– Спасибо.

Дора нервно ждала его в спальне, боясь выходить за дверь. Она чуралась властей и ни за что не согласилась бы по своей воле предстать ни перед одним государственным чиновником, что бы там ни писали в газетах. Когда брат торопливо вошел в спальню, чтобы собраться, она прошептала:

– Вальтер, прошу тебя, беги через черный ход! По лестнице, что ведет в подвал! Беги!

– Успокойся, Дора. Ничего они со мной не сделают. Этот офицер – француз.

Она фыркнула:

– Знаю я этих французов не хуже тебя. Только и ждут случая горло тебе перерезать.

Беньямин изучал круглое, даже одутловатое лицо сестры. Ее большие воловьи глаза ошарашенно глядели на мир. Ему непонятно было ее подозрительное отношение к французскому народу, столь гостеприимно давшему им убежище. Сам он беззаветно восхищался французами с их яростными интеллектуальными традициями, их литературой и архитектурой, их нравственным чувством и любовью к справедливости. Французы создали одну из самых выдающихся цивилизаций, во всеуслышание повторял он, немало досаждая своим французским (по большей части) друзьям, неустанно язвившим над своей нацией.

Дора, хрупкая, в помятом сером платье, всхлипывала. По лицу ее потекла тушь, оставляя на щеках большие неровные черные пятна.

Беньямин подошел к ней поближе.

– Я сразу же напишу тебе. Ты будешь в точности знать, где я, и не надо волноваться, – сказал он. – Они ведь нас защищают, Дора, пойми. Если бы ты только…

– Ни за что! – почти выкрикнула она.

Беньямин беспокойно оглянулся, надеясь, что ее возглас остался неуслышанным.

– Я остаюсь здесь, пусть даже я умру, – продолжала она. – Хотят – пусть свернут мне шею, как курице.

– Ты упрямая, как наша мать, – сказал он.

– А ты бестолковый, как наш отец. Все твои знания о политике можно уместить на обороте почтовой марки. – Она схватила его за рубашку, и от нее отлетело несколько пуговиц. – Вальтер, идет война. Евреев убивают. Евреев уничтожают!

Беньямин вздохнул. Ему не хотелось в последние минуты ссориться с сестрой.

– Будь осторожнее, Дора. Если понадобится помощь, свяжись с Жюли. Жорж Батай[41] тоже сможет помочь. – Он быстро написал на клочке бумаги номер телефона. – Будут трудности – сразу звони ему. Его брат работает в Министерстве финансов, в сложной ситуации он может пустить в ход свои связи.

– А сейчас, по-твоему, не сложная ситуация? – покачала головой Дора. – Для тебя это, наверное, так, шуточки?

– Я не буду с тобой спорить. Не сейчас, Дора…

– Ты слишком веришь своим друзьям. Но задай себе вопрос, Вальтер: тебе это хоть раз помогло? Почему Шолем не нашел тебе работу в Палестине? Ему должно быть стыдно, вот что я тебе скажу. Мы могли бы жить сейчас в Иерусалиме и как сыр в масле кататься.

Он попытался утихомирить сестру. Военный полицейский уже стучал во входную дверь, и Беньямин начал запихивать в портфель самое необходимое. Бесполезно было в очередной раз обсуждать с Дорой эту тему: дружба с Шолемом была, мягко говоря, непростой. Беньямин в какой-то момент задел его безграничное самолюбие, не захотев полностью согласиться со всеми его воззрениями, и теперь подвергался за это наказанию. Но сейчас это не важно. Когда закончится война, он поедет в Иерусалим и постарается загладить свою вину. Да, они с Шолемом часто ссорились, но после каждой размолвки лишь лучше понимали друг друга.

С Тедди Адорно все было иначе. Беньямин остро ощущал, что их дружба близится к концу. Адорно значил для него очень много. Они так хорошо знали друг друга, что даже видели одни и те же сны. Но потом что-то изменилось: Беньямин не мог просто уверовать в идеологию Франкфуртской школы и слепо принять политику Института. Он мог частично согласиться с учением, но полностью подчиниться догме – никогда. Как критик, он во всем видел сложность и всегда был инакомыслящим. Присущий ему скептицизм он унаследовал, в частности, от Просвещения и не собирался отказываться от него.

Дора, взяв себя в руки, вытерла слезы. Беньямин поцеловал ее и вышел в темный коридор, где его ждал офицер. Тот с сочувствием посмотрел на него.

– Я готов, – сказал Беньямин.

В одной руке он держал небольшой чемодан, в другой – портфель.

– Вам помочь? – предложил полицейский, протягивая руку к чемодану.

Беньямин отказался. Это было бы уж совсем нелепо.

Они стали медленно спускаться по лестнице. Близорукий Беньямин явно с трудом различал ступеньки. У него сдавило в груди, боль подступила к горлу и распространилась по рукам до кончиков пальцев. Несколько недель назад он побывал на приеме у доктора Досса, тоже беженца и доброго знакомого, по поводу этих повторяющихся болей в груди и сейчас думал: по силам ли человеку с таким здоровьем испытания, которые ждут его? Врач, слегка запинаясь, сообщил, что у него «застойная сердечная недостаточность», и добавил: