Холли поморщилась, представив себя лежащую перед камином, забывшую о своих принципах и раскинувшую широко ноги. Ее чувство собственного достоинства требовало, чтобы она призналась профессору Хеппелу, что больше не сможет работать с Джареком из-за злоупотребления служебным положением.

Несколько часов спустя, когда доктор в больнице изучил рентгеновский снимок ее плеча, он не обнаружил там никаких переломов, а только растяжение мышц и сильный ушиб. Он выписал Холли болеутоляющее и посоветовал несколько дней не нагружать ушибленное плечо.

Профессор Хеппел, который забирал ее из клиники, сказал, что она еще легко отделалась, а потом добавил, что мистер Дворска покинул клинику.

– Я немедленно подам заявление об уходе, – выдавила потрясенная Холли. Она подумала, что лучше уйти по собственному желанию, а не быть уволенной за злоупотребление служебным положением.

– С какой стати? – удивился профессор. – Мистер Дворска сказал, что вы очень помогли ему. Он уехал, потому что узнал, что его сестра родила. На пару недель раньше срока. Как я понял, во время родов возникли какие-то осложнения, и Джарек вернулся в Англию, чтобы быть рядом с сестрой.

У Холли от сердца отлегло, что Джарек не стал жаловаться на ее непрофессиональное поведение.

Следующие несколько дней она провела не выходя из дома, ожидая, когда ее плечо придет в норму. Все это время ее не покидали мысли о Джареке. Холли пришла к выводу, что ее умозаключения о той ночи в хижине были ошибочными. Джарек довел ее до оргазма не из вежливос ти. Нет, он сам сгорал от страсти. Холли исполнился тридцать один год, и пусть список ее любовников был не таким уж длинным, она могла распознать раскаленную добела страсть. Она ощущала отяжелевшую плоть Джарека, прятавшуюся под его тренировочными брюками, так что он не притворялся возбужденным.

Все, что происходило между ними, было настоящим.

В досье Джарека был указан номер его мобильного телефона. Для психотерапевта считалось нормальным позвонить своему бывшему пациенту и спросить, как у того идут дела после того, как он покинул клинику. Но руки Холли дрожали, когда она набирала номер Джарека.

Он ответил с третьего раза. Услышав его соблазнительный, с хрипотцой голос, Холли разволновалась и поморщилась, ощутив, как набухли ее соски.

– Привет, Джарек, это я… м-м-м… – Она густо покраснела. – Я хотела сказать, тебе звонит доктор Мейтленд… из клиники «Фриден».

– Холли, я прекрасно узнал тебя, – растягивая слова, ответил он.

– Я звоню, чтобы спросить, как твоя сестра и ее ребенок. То есть… Я надеюсь, у них все в порядке.

Она чувствовала, что Джарек удивлен, и пожалела, что не прислушалась к здравому смыслу, который отговаривал ее от этого звонка.

– Да, у них все хорошо. Розали родилась на месяц раньше положенного срока. Она крошечная, но здоровая, и моя сестра на седьмом небе от счастья, а зять без ума от того, что в его жизни появилась еще одна женщина, – сдержанно ответил он.

– Я рада за них. – Холли чуть помедлила, а потом добавила: – Я хотела извиниться за то, что разозлилась на тебя в то утро… в хижине. Я думала, что ты пожалел о том, что случилось между нами. Но потом профессор Хеппел сказал, что ты срочно уехал, чтобы быть с сестрой.

Молчание Джарека обескураживало ее, но она продолжила:

– Я надеялась убедить тебя продолжить курс лечения с другим доктором. Я не могу быть твоим психотерапевтом из-за наших личных отношений.

– Вряд ли я могу назвать отношениями одну ночь, проведенную вместе, – перебил ее Джарек. – Я ведь говорил тебе, что я не из тех, кто ищет отношений. То, что случилось с нами в хижине, было ошибкой, вызванной избытком адреналина.

Холли побледнела и хотела бросить трубку. Но, похоже, она была мазохисткой.

– Избытком адреналина? В самом деле? Большинство людей назвали бы то, что мы чувствовали… чувствуем… желанием.

– Послушай, Холли, – нетерпеливо заявил Джарек. – Нам хорошо было вместе, но не незабываемо. По крайней мере, для меня. Я советую тебе забыть меня. Ты хорошая девушка и заслуживаешь парня, который полюбит тебя.

Никогда Холли не испытывала такого чувства стыда, как сейчас. Ей хотелось умереть на месте, но гордость заставила ее продолжить разговор как ни в чем ни бывало.

– Мне тридцать один. Меня нельзя назвать «девушкой» даже с большой натяжкой. Я прошу прощения, что ошиблась, поверив, будто за твоим имиджем плейбоя скрывается настоящий мужчина. – А потом, поскольку она была по своей природе честным человеком, тихо добавила: – По правде говоря, я до сих пор считаю, что ты лучше, чем думаешь о себе. И я призываю тебя найти другого психотерапевта, который поможет тебе заглянуть в свое прошлое.

Она закончила разговор, не дав Джареку ответить и сказать еще что-нибудь неприятное.

Холли хотелось плакать, потому что она чувствовала себя униженной. Но вместо этого она поддалась порыву швырнуть телефон через всю комнату и мрачно улыбнулась, когда он глухо ударился о стену и разлетелся на части.

Джарек сжимал телефон в руке еще долго после того, как он замолчал, словно таким образом мог продлить свою связь с Холли. Он знал, что она больше никогда не позвонит ему, чего он и добивался, когда отверг ее с такой жестокостью. С самого начала Джарек хотел защитить ее от своей разрушительной натуры, но по сухости, прозвучавшей в ее голосе, он понимал, что задел не только ее гордость.

Холли, несмотря на свое смущение, сказала, что все равно считает его хорошим человеком. Джареку очень хотелось, чтобы ее слова оказались правдой, только он боялся, что мрачные тени в его голове скрывают еще более зловещие тайны.

Вот почему он улетел в Лондон сразу же, как только вернулся в шале с горного склона, где чуть не стал ответственным за еще одну трагическую смерть. Джарек холодел от ужаса при мысли, что Холли могло унести снежной лавиной, и он уехал из клиники, потому что не хотел, чтобы она разочаровалась в нем.

Джарек вернулся в гостиную, где на диване сидели рядышком друг с другом сестра и ее муж. Элин укачивала малышку Розали, а Кортес держал на коленях их двухлетнего сына Гарри. Они казались идеальной семьей, но Джарек не завидовал их счастью. Несмотря на шероховатое начало отношений, они с Кортесом стали добрыми друзьями, и Джарека всегда ждал радушный прием в Какмир-Холле. Только он никогда не чувствовал себя здесь как дома, впрочем, как и в своем лондонском пентхаусе и других домах, раскиданных по всему миру.

Джарек вдруг увидел перед глазами огромную, залитую солнечным светом комнату, а в ней деревянную лошадь-качалку, белую с красными поводьями. Он услышал детский смех и пережил небольшое потрясение, когда понял, что этим смеющимся ребенком был он сам. Он не мог находиться в приюте, потому что никогда не смеялся в его стенах. Джареку показалось, что это была детская, и он знал, не понимая откуда, что чувствовал себя там в безопасности и окруженным любовью. Может, этот расплывчатый силуэт в его памяти, чье лицо он никак не мог разглядеть, принадлежал его матери?