У него мелькнула слабая надежда: может, это и… все? Весь маскарад? Может, их… может, его пронесло и шоу крови не состоится? А если и состоится, то не для них и не с ними? Может, им и правда повезло, а космос стал близок и понятен только им шестерым?.. Но тут лажанулся Кубик Рубика. «Ну кто тебя просил, ребус ходячий, головоломка недоломанная?!» Он вдруг вспомнил о Кондрате. Покрутив по сторонам параллелепипедной головой, Кубик Рубика сморозил:

— Пацаны, может, мне, конечно, кажется, но что-то я нигде… Не, ну правда, я нигде не вижу Гапона.

«И на фига он тебе сдался?! — Морскому змею нестерпимо захотелось врезать Кубику по его безмозглой шараде. — Ну чего тебе, парень, еще надо? Пьем, болтаем, прикалываемся… Взял, кретин, разрушил всю космическую гармонию!»

— А точно, где Кондрат? — настал черед Снежной королевы задавать дурацкие вопросы. — Такой классный маскарад, а он…

— …изменяет нам с другим маскарадом, кхэ-кхэ-кхэ! — хохотнула-закашляла Nokia — из ее треугольного рта вырвались низкие, сиплые, как у трубы Армстронга, звуки.

— Э-э… — начал было Буддистский монах, но вовремя осекся, заметив, как побелели, напрягшись, пальцы на руке Морского змея, в которой он держал пустой бокал. Монах инстинктивно зажмурился: казалось, продолжи он, произнеси еще хоть звук — и бокал разлетится вдребезги.

Не открывая глаз, и без того защищенных пластиковым забралом, Монах негромко сказал:

— Змей, придется найти Кондрата. Ведь скоро начинать.

— Вот ты бы и нашел! — недовольно буркнул Морской змей, но, глянув на часы на руке, быстро поднялся и пошел к окну. Напролом, жестко расталкивая и ступая по ногам толпящихся, снующих без дела гемов. Змею выпал жребий начинать. Он ясно понимал — при этом всей душой восставая против этого страшного понимания, — что все, что до этой минуты происходило в доме Гапонов, — безобидная разминка. Да-да, глупейшая присказка, пустая прелюдия, за которой вот-вот грянет кровавая развязка! Пре-людия — пре-ступление против людей, против обманутых гемов. И ему, Морскому змею, выпал гребаный жребий начинать. Кондрат предупредил его об этом, разумеется, еще до начала своего маскарада. У-у-у! Так волчара Гапон отомстил ему за прошлое малодушие, за жалкую попытку к бегству…

На прелюдию по сценарию отводилось не более получаса. Все, полчаса истекли. Полчаса без крови, без разговоров о крови, без малейших намеков на ее безграничную власть и силу. Полчаса без страха за свою и чужую кровь!.. Целых полчаса Морской змей не думал о том, что ему придется расстаться со своей кровью и впустить в себя чужую. Как незваного гостя — впустить! Как татарина… Чужая кровь в твоем организме, в твоем сердце и мозге — это неопределенность и неуверенность: цело, на месте ли еще твое «я», или кровавый отлив унес его в обетованные глубины Гемоглобова, растворил, разбросал, разметал, будто буря, по десяткам одиноких чужих бухт. Это настоящая беда — чужая кровь! Алая рулетка, пущенная рукой чужой судьбы. И ты вынужден сыграть в нее, как бы ни противился этому. «Как бы я ни сопротивлялся, мне не отвертеться! — от бессильной ярости Змей заскрежетал зубами; вышло это так громко и выразительно, что проходившая мимо маска-кошка в испуге отпрянула в сторону. — У-у, Кондрат, будь ты проклят!»

Морскому змею пора начинать, а душу будто стадо слонов вытоптало. И привкус дурацкий во рту — горечь отчаянья на языке и на сердце. А ведь так классно все начиналось, и вино было классным!.. Но не убежишь ведь — поздно. От себя убегать всегда поздно. Что же делать? Черт, хоть вешайся, хоть стреляйся! «Эх ты, Ромео недобитый!» — Змей горько вздохнул. А все, кто в этот момент толкались рядом, очень удивились, что молодой человек в ужасной маске так тяжко вздыхает.

Наконец Змей вплотную подошел к вертикальной конструкции в белом. Судя по ее угловатым очертаниям, ее соорудили из двух стульев — поставили друг на друга и накрыли сверху белой простыней или скатертью. Несколько минут Змей рассеянно, не сознавая того, что делает, рассматривал необычную инсталляцию, помещенную на верху импровизированного постамента. Когда же наконец до него дошло, что перед ним, он замер, очевидно, пораженный увиденным; затем грязно выругался: «Говняный авангард!» — плюнул зло на белую ткань и уже махнул было рукой, чтоб разнести ко всем чертям инсталляцию… Как вдруг опять застыл, будто напоролся на невидимую стену. Ярость снова сменилась отчаяньем; Змей опустил руки, вжал голову в плечи, из маски раздались тревожные, надрывные звуки — он плакал: «Боже, Ален, девочка моя! Как ты там?»

Инсталляция и в самом деле вызывала противоречивые чувства, проникая в самую душу, — шокировала, завораживала, возвращала к памяти имена и события, казалось, благополучно упрятанные в лабиринтах сознания… На белом поле простыни — безобразный клубок из красных и черных трубок, точно из… Чу, показалось, клубок мерзко шевелится — это живое месиво из червей! Боже, для кого они?! Для чего?! Спустя минуту-другую на месте чудовищной картины, нарисованной испуганным воображением, возникла другая — уже реальная, но такая же гадкая. При близком рассмотрении, при укрощенном гневе и волнении стало ясно, что уродливый клубок свит не из гигантских червей, а из… прозрачных гемоводов, наполненных вперемешку свежей и уже свернувшейся кровью. Бр-р! Морского змея всего передернуло, будто он проглотил какую-то дрянь. Однако ж сумасшедшая инсталляция сделала-таки свое дело, «сделала» беззащитного парня в маске чудовища — внезапно, подобно искре зажигания, заставила работать мотор его памяти. «О Ален, любовь моя! Жива ли ты? Я с тобой, моя ненаглядная! Вот только закончу здесь…»

«Сначала начни! Пора!!» — словно не он сам, а чужой голос поторопил его, подтолкнул к окну. В углу, в двух шагах от дьявольского клубка, спрятавшись за створками жалюзи, Змея ждала гитара. Слава Богу, он не один! Слава Богу!.. Теперь ему будет легче думать об Ален; он пожертвует песню о любимой своей, он замолит вину перед той, для которой…

Еще не растаял выстрел, еще эхо его, запутавшись в струнах, било током тонкие пальцы, еще гемы, отлученные песней от пустых рюмок и пустых разговоров, с некоторым недоумением пожинали звуки и мысли, еще Морской змей сам не знал, как закончит песню, как вдруг началось второе действо. Иначе и не скажешь.

Поначалу на перебор струн, немного нервный, необработанный, будто шершавый, наложился энергичный ритм барабанов. Барабанный бой возник внезапно и сразу же завладел вниманием гемов: толпа, набившаяся в комнату, принялась лихорадочно вертеть головами, пытаясь обнаружить источник ритмичного шума. Безуспешно: барабаны — их было явно не меньше двух — продолжали стучать неопознанными. Их голоса были необыкновенно звонкими и сочными, как у чилийских бонгов. Невидимые, они звучали совсем рядом, словно будучи растворенными в молекулах воздуха или спрятанными в соседнем измерении, в соседней жизни.