оружейник, талантливый мастер, со своими причудами и слабостями. Но есть в нем что-то такое, что даже сам Человек позволяет ему называть себя вот так запросто, по-дружески.

Мы еще немного поговорили о разном, и я стал прощаться. Максимыч снова заверил меня, что через неделю автомат будет готов, и приглашал заходить к нему и в другое время. Я вышел из завешенного солнечными панелями дома в растерянном, но приятном недоумении, когда ожидания не только не оправдываются, но оказываются даже лучше запланированных.

Судя по освещению, лившемуся со стеклянного купола Рынка, солнце было в самом зените, и я пробыл у оружейника довольно долго. Пора было забирать Машину и возвращаться в убежище. Я не любил оставлять свой дом на долгое время, как не любил толпы, шума, перестрелок, словом, всего того, что произошло со мной за последние сутки.

Наменяв продуктов, средств гигиены и некоторых других вещей, я, нагруженный пакетами и свертками, потопал в ангар. Приходилось зорко следить за стайками оборванных детей, сновавших в толпе и под ногами, чтобы донести снедь в сохранности и в полном объеме.

— Можно, я вам помогу? — услышал я голос и увидел перед собой Тимофея, мальчика с плюшевым медведем. Правда, игрушки при нем уже не было.

— Тим, привет! — я ему даже обрадовался. — Ну помоги, если вызвался. — я передал ему два легких пакета, но он упрямо схватил тяжелую полотняную сетку с консервами и бодро зашагал передо мной. Я не стал спорить.

— Как ты меня нашел?

— Случайно увидел, как вы из Бугров выходили, а потом… — он замялся.

— Следил за мной!

— Ну… да. Я — ничего, я просто. Хотел помочь, вот помогаю.

Я понял, что пока он не решит, что рассчитался, мне от него не отделаться, и махнул рукой. Тяжело ему, такому правильному и принципиальному, придется. Но, наблюдая за ним, мне было приятно и радостно осознавать, что у нашего общества еще есть шанс остаться человеческим.

— Поздравил сестру?

— Н-нет. — ответил он с заминкой и как-то нехотя. — Меня не пустили к ней.

— Не пустили — куда? Где же живет твоя сестра?

— А вы как думаете? На Буграх.

Вот оно что! Теперь в моей голове начала складываться некая целая картинка. Тимофей и его сестра — дети каких-то влиятельных родителей, но он почему-то с ними не живет, старясь изо всех сил быть независимым. Как он там сказал? «Я их ненавижу». Какая-то семейная ссора или еще что-то личное. Вот откуда эта гордость, эта манера держаться, разговаривать. Тимофей, похоже, ждал, что я начну расспрашивать, но я видел по его лицу, как эта тема ему неприятна, и не стал.

— Мы пришли. — я остановился возле Машины и отпер багажник. — Спасибо за помощь!

— Не за что. — Тим мялся на месте.

— Я полагаю, бесполезно предлагать тебе плату за услуги носильщика.

— Угу.

Я уложил все вещи в Машину и закрыл дверцу, а Тим все не уходил. Возникла неловкая пауза.

— У вас интересный автомобиль. Никогда таких не видел. — наконец сказал он.

У меня заканчивалось терпение:

— Слушай, Тим, я же вижу, ты хочешь что-то сказать. Давай ближе к делу: или говори, или давай прощаться. Мне ехать надо.

— Можно… с вами?

— Что?! В смысле со мной?

— Ну, возьмите меня с собой. Я хороший помощник. Немного разбираюсь в технике. Я буду следить за вашим автомобилем. Ем я мало, почти ничего. Я не буду мешаться, честное слово.

— Дюймовочка, блин! — в сердцах сказал я. — Но зачем? Что тебе со мной делать? И чем тебя не устраивает жизнь здесь, на стадионе.

— Здесь злые люди, они совсем не хотят дружить, общаться. Я за неделю ни с кем не говорил, кроме вас и той женщины с Рынка. Ну возьмите…

Я вздохнул. Терпеть не могу такого рода сцены. На Рынке я даже мимо попрошаек прохожу быстро, стараясь не смотреть на них, ощущая как будто вину или угрызения совести. Но там я могу просто пройти мимо и затеряться в толпе, а тут двенадцатилетний мальчик стоит передо мной, полными надежды глазами смотрит на меня и ждет ответа. Что я могу ему ответить? Как объяснить ему, что такое удобное с точки зрения отравленного мира одиночество и насколько опасен мир за стенами Рынка в сравнении с жизнью внутри, даже с учетом жестких правил. Он не поймет, не поверит.

— А как же твой друг? Костя, кажется.

Тимофей сконфузился и бросил быстрый взгляд в сторону. Я проследил за ним и увидел в полутемном углу ангара прячущуюся за ящиками фигурку. Это уже слишком!

— Тим, я… Не могу взять тебя. Пойми, это опасно, это неправильно. В конце концов, у тебя здесь род… — я чуть не сказал «родители», вспомнив о его отношении к ним. — Подумай о сестре, каково будет ей без твоей заботы.

Он молчал, опустив голову. Потом просто повернулся и, не глядя в мою сторону, пошел к дверям. Это было хуже всего. Лучше бы поорал, поплакал. Я не выдержал:

— Погоди.

Он остановился, но все так же не оборачивался. Я подошел к нему:

— Давай так. Я пока, — я подчеркнул слово, — не беру тебя… вас. И ничего не обещаю. Но я подумаю и решу, как мне быть. Повторяю, ничего не обещаю, но подумаю. За это ручаюсь.

Он поднял голову и посмотрел мне в глаза:

— Ручаетесь?

— Да. — твердо ответил я, выдержав его взгляд. — За это ручаюсь.

Он совершенно серьезно протянул мне руку, которую я серьезно пожал, и, заметно повеселев, скрылся за дверьми. Следом шмыгнул Костя.

Я немного постоял, прокручивая в голове последнюю сцену, затем сел в Машину, дал знак охранникам на открытие шлюза и выехал из ангара.

11

В жилище все было по-старому, хотя я переживал, что в мое отсутствие может произойти, что угодно. Но нет, никто не вломился, ничего не украли, даже заплатка из скотча крепко держалась на оконной раме и не пускала отраву внутрь. И все равно что-то не давало мне успокоиться. Дом был пустой, звонкий и какой-то неуютный. Странное дело, находясь там, на Рынке, я жаждал поскорее уехать от шума и суеты, но здесь я почему-то захотел обратно.

В жилой комнате тоже ничего не изменилось. Пустая кружка стояла на столе, в ней белел засохший содовый остаток. Я увидел ее и мои мысли переключились на недавнюю операцию по удалению зуба и на девушку, которая ее провела. Как-то нехорошо получилось: она помогла мне, а я невежливо с ней расстался. Или это она