Действительно, два похожих друг на друга долговязых полевых жандарма с бляхами на груди мельком взглянули на их документы, откинули брезент, заглянули в кузов и сделали знак проезжать. Машина, неуклюже переваливаясь через железнодорожные рельсы, въехала в узкие улочки города. Асфальт шоссе сменился аккуратно уложенной глянцевой брусчаткой.

— Куда прикажете, фрейлин? — солдат опять расплылся в своей благодушной улыбке. Его светло-голубые детские глаза так и сияли доброжелательством и участием.

— Я живу недалеко от рыбокоптильни, у рынка.

— О-о, — он так и запрыгал от радости, словно ему вдруг подарили половину этого самого рынка. — Знаю, знаю, мне как раз по пути. Там совсем рядом наш саперный батальон… С превеликим удовольствием.

Грузовик выехал на площадь, миновал серое здание ратуши под остроконечной черепичной крышей, еле-еле протиснулся, чуть ли не задевая бортами стены домов, сквозь узенькую, как колодец, горбатую улочку и, прогромыхав через пути узкоколейки, свернул к базару.

Ирма давно не была в этом городе. Родилась она в Саратове. Мать умерла от брюшного тифа в голодном тридцать третьем. Потом переехали в Ленинград. В сороковом году, когда Красная Армия освободила Прибалтику, отца направили в Ригу. И она, уже учась в институте связи, приехала к нему на каникулы. Осенью вместе с отцом несколько дней провела в Кайпилсе. Сейчас она сравнивала то, что было раньше и стало теперь. Внешне, казалось, почти ничего не изменилось — те же узкие улицы, стоящие впритык друг к другу дома в стиле готики, черепичные или медно-зеленые крыши, голуби на площадях. Но все-таки было и что-то другое.

На улицах мало людей, да и те ходят настороженно, опасливо жмутся к стенам. Много солдат, и, что сразу бросалось в глаза, исчезли цветы. Да и сам город стал каким-то неухоженным, посеревшим, как больной или ослабевший человек. И как она не догадалась сразу — вывески. Она уже видела нечто подобное в 1940 году, но тогда, возвратившись в Ленинград, тут же забыла об этом, как забывают о каком-то небольшом, ничего не значащем эпизоде. Вывески частных магазинов, кафе и лавочек с фамилиями владельцев или названиями фирм. Там и сям виднелись: «Салон фрау Хильды», «Парикмахерская Августа Франца», «Казино «Луна».

Из окон отдельных домов спускались длинные красные полотнища с белым кругом и черной свастикой в центре. Все стало чужим, даже сам запах города, а ведь каждому городу присущ, как и людям, свой специфический аромат, который запоминаешь надолго. Теперь Ирме казалось, что пахнет не мокрой мостовой и сгоревшим сланцем, не нагретыми солнцем крышами и лошадьми, как раньше, а синтетическим бензином и чем-то солдатским: то ли залежалым сукном, то ли ружейным маслом и сапогами.

У двухэтажного здания, стены которого были окрашены в нежно-салатовый цвет, а над широкой дверью висел щит с надписью «Сауна», грузовик повернул направо. Проехав метров сто, машина замедлила ход и, скрипнув тормозами, остановилась у дома с большими зеркальными окнами и вывеской, на которой были изображены несколько женских и мужских голов с ослепительно зализанными или наоборот неправдоподобно взлохмаченными волосами.

— Пожалуйста, фрейлин, — молодой солдат опять весь заискрился в улыбке, — счастливо добраться до дома, если в субботу будет скучно, приходите к кинотеатру «Алмаз» к восьми часам, приятно проведем время. До свидания.

— Спасибо большое, я вам очень обязана, — быстро произнесла Ирма и, отворив дверцу, выскочила на мостовую, — до свидания. Если смогу, то постараюсь прийти.

— Всего доброго, фрейлин, будьте здоровы.

Грузовик резко тронулся с места и, оставив клуб голубоватого дыма и сладковатый запах газолина, скрылся за углом.

Ирма огляделась по сторонам и медленно пошла по тротуару к центру, где вокруг небольшого фонтана среди лип стояло несколько скамеек, на которых прежде отдыхали чаще всего пожилые люди. Она перекинула рюкзак на другое плечо и не спеша, будто пришла немного раньше на свидание, направилась к одной из лавочек. Теперь здесь почти никого не было, только на скамейке, рядом с той, что облюбовала радистка, спрятав лицо в ладони, сгорбившись, сидел какой-то мужчина в шляпе неопределенного цвета и черном вылинявшем и вытертом пальто. Ирма опустилась на скамейку, сняла с плеча рюкзак, положила его рядом и, откинувшись на спинку, вытянула ноги. Она никак не могла привыкнуть к мысли, что находится в городе, занятом фашистами, где за каждым углом, за каждой дверью притаилась опасность.

Отдохнув немного, она огляделась по сторонам и, убедившись, что не привлекла к себе внимания, встала, посмотрела на часы и неторопливо, словно не дождавшись кого-то, пошла к фонтану. В нем, как и раньше, в первый ее приезд, не было воды. На зацементированном дне от центра паутиной расходились трещины, валялись бумажки, пустые пачки от сигарет, обрывки газет, сухие опавшие листья. От фонтана она свернула в угловую улочку. Ирма шла на квартиру, где ей должны были помочь установить связь с теми, к кому направили. Правда, ее там не ждали. Поэтому ни о каких знаках, предупреждающих об опасности, не могло быть и речи. Она быстро разыскала дом и вошла в парадное. Поднялась по крутой каменной лестнице со стертыми ступенями и чугунными холодными перилами и, немного запыхавшись, остановилась на площадке третьего этажа, чтобы перевести дух. Все было спокойно. Она медленно, со ступеньки на ступеньку переставляя вдруг начавшие противно дрожать в коленях ноги, держась за перила, поминутно заглядывая в пролет лестницы, пошла выше. Да, ошибки нет, на покрытой облупившейся эмалью двери, ведущей в квартиру семнадцать, висела позеленевшая медная табличка: «Зубной врач Эрнст Петерс».

Ирма подошла к перилам и посмотрела вниз. Никого не было. Она повернулась и нажала кнопку звонка. И тут же почувствовала, как бешено заколотилось сердце. Дверь отворилась почти тотчас, словно по ту сторону только и ждали, когда позвонят. На пороге стоял невысокий человек средних лет в очках, в белом, слегка помятом халате и белой шапочке. Он оценивающе посмотрел на девушку, затем сделал приглашающий жест и, улыбаясь, немного пришепетывая, произнес:

— Прошу вас, фрейлин, проходите.

— Мне нужен доктор Петерс. — Ирма насторожилась, на фотографии, которую ей показывали в Москве, был совсем другой человек, не имевший даже отдаленного сходства с тем, что стоял перед ней. — Я, очевидно, ошиблась квартирой?

Ладони, державшие букет кленовых листьев, стали влажными, между лопаток вниз покатились, неприятно щекоча спину, капельки пота.

— Нет, нет, вы не ошиблись — он ждет вас, проходите, — человек в халате все так же улыбался какой-то фальшивой улыбкой, как на театральной маске, показывая ровные белые зубы. — Прошу вас, не стоять же нам на лестнице!