Он принял «де факто» как фундамент к своей идеологии доктрину о всепозволенности супермена, об исключительности сильных людей.

Главным наставником для Вайса-мальчишки был отец; мать он потерял, когда ему было всего два года, она умерла от гриппа, и он ее совсем не помнил. с Вайсом-старшим они, как равные, устроившись поудобнее в кабинете, в уютной спокойной обстановке под легкое потрескивание дров в камине вели нескончаемые разговоры о превратностях человеческой судьбы. Многое из того, что он тогда услышал, стало руководством к действию на его жизненном пути.

Отец Вайса, как он сам себя называл, был капиталистом-философом. Генриху никогда не забыть, как отец, несколько тучный и совершенно седой, со смаком потягивая коньяк, говорил: «Успех в жизни зависит только от тебя: помни, что никто и никогда тебе не поможет, никому и никогда не верь, не забывай: все в мире относительно и основным мерилом должна быть только та польза, духовная или материальная, которую получишь ты независимо от того, как люди назовут путь к ней — подвигом или подлостью. Не торопись с первых шагов возноситься на большие посты, сначала учись, обогащайся знаниями и опытом, ищи не должность, а начальников: умных, опытных, у которых перенимай все хорошее. Если же почувствуешь, что учиться больше нечему, можешь — а у нас сейчас для этого идеальные условия — своего шефа устранить, написав на него донос в гестапо.

Самое большое благо нашей эпохи — быть независимым. Дать эту независимость могут только или большой ум, или большие деньги. Первое ты должен развивать, ну а что касается второго, я позаботился об этом; и после моей смерти ты получишь изрядный капитал — вклады в иностранных банках, смотри не сделай глупости и не переведи их к нам».

Через несколько дней после начала войны отец «утонул», купаясь в озере на загородной вилле. Генрих точно усвоил его уроки, и, когда понял, что отец стал помехой, ловко донес на него, получив деньги и репутацию исключительно преданного идеям фюрера. Голубая мечта о супермене воплощалась в жизнь. И еще больше укрепилась она, когда он поступил на службу в гестапо, ибо основным принципом работы там был как раз принцип всепозволенности в борьбе с врагами рейха и фюрера, а под эту категорию можно было подвести кого угодно.

Вайс видел себя некоронованным королем некой империи, перед деятельностью которой и только от одного упоминания ее имени будут бледнеть кинозвезды, хвататься за валидол министры и крупнейшие государственные и политические деятели. Ему представлялось, что он, как бы находясь на одном из полюсов земного шара, держит в руках, словно вожжи, всю сетку меридианов и параллелей и ощущает малейшие импульсы, возникающие в любой точке планеты и тотчас же передающиеся в центр его синдиката. Широко разветвленная и плотно охватывающая даже самые дикие и удаленные провинции земли, паутина его агентов, осведомителей и инспекторов изо дня в день будет пополнять его огромную картотеку — досье на всех мало-мальски чем-либо проявивших себя людей. Его служащих будет интересовать все — от меню завтрака до политических убеждений их подопечных. В жизни и деятельности каждого будет выискиваться какая-либо червоточинка, слабость или тайный порок, соответствующим образом обрабатываться, трансформироваться и раздуваться, иллюстрироваться изобразительными, слуховыми или вещественными доказательствами.

И наконец, когда львиная доля этой обширнейшей коллекции будет готова, он, Вайс, станет как хочет вершить суд и играть человеческими судьбами.

Этот поистине сатанинский план он начал вынашивать давно и, как ему казалось, сделал немало для его реализации.

Оберштурмфюрер встал и, слегка пружиня ногами в лакированных сапогах, словно разминаясь, прошелся по своему большому, отделанному ореховыми панелями кабинету, со вкусом обставленному старинной мебелью.

Вайсу недавно исполнилось тридцать, он был высок, красив; сильная и в то же время гибкая спортивная фигура, темно-каштановые вьющиеся волосы, серо-голубые, несколько широко расставленные глаза.

Положив сигарету на край пепельницы, Вайс потер виски длинными тонкими и белыми пальцами с холеными наманикюренными ногтями, вернулся к столу и, сев в кресло, стал разбирать бумаги.

Ущерб от потопленного накануне танкера, а затем и транспорта, и ночного налета авиации был огромен. Оберштурмфюрер внимательно вглядывался в схемы и сопоставлял доклады всех постов наблюдения. Некоторое несоответствие интенсивности бомбовых ударов заставило его насторожиться. Основными объектами интересов советской авиации, как явствовало из донесений, были порт, его западная часть, вокзал и казармы эсэсовцев. Однако стоящие в стороне от этих объектов нефтесклады тоже были поражены двумя тяжелыми бомбами около полутонны весом каждая, хотя все остальные не превышали и ста килограммов. Выходит, кто-то специально навел авиацию на баки. Причем навел очень странно: сбросили две крупные бомбы и скрылись, даже не пытаясь повторить атаки или проверить результат, словно были абсолютно уверены в полном успехе. Далее следовало совсем невероятное: по показаниям наблюдателей, над этими районами не появлялся ни один вражеский бомбардировщик. «Ну-ка, ну-ка», — Вайс нагнулся над столом, впился глазами в план порта и долго изучал и сопоставлял факты. Неожиданно он откинулся назад. Ни о каких самолетах противника не может быть и речи, удар нанесен с моря, и так как надводные корабли полностью исключались, значит, это сделала субмарина. Склад был на самом пирсе, а его приемные трубопроводы выходили даже за кромку причала. Вот сюда и попали торпеды. Взрыв крайних баков вызвал пожар остальных. Оберштурмфюрер удовлетворенно присвистнул, положил на стол карандаш, повернулся в кресле и нажал кнопку на краю стола.

Бесшумно отворилась высокая и в то же время почти сливающаяся со стенами дверь, и в ее проеме появилась очень молоденькая секретарша в ловко облегавшем ее стройную фигуру черном мундире. Она молча остановилась на пороге. На ее хорошеньком лице блуждала странная, то ли вопросительная, то ли обещающая, улыбка; девушка походкой манекенщицы шагнула в комнату и прикрыла за собой первую, обшитую кожей дверь.

— Грета? Будьте любезны Вальтера, пожалуйста, — сказал Вайс.

— Сейчас вызову, — сказала девушка, и; изящно поводя скульптурными бедрами, вышла из кабинета, плотно прикрыв тяжелые двери.

— Разрешите, господин оберштурмфюрер? — в кабинет входил штурмфюрер Вальтер. — Хайль Гитлер.

Вошедший был по внешнему виду полной противоположностью Вайсу. Небольшого роста, почти квадратный, с очень маленькой для массивной шеи головой, на которой топорщился светлый и редкий ежик. Поражали его глаза, будто бы они были вырезаны из темно-коричневой бумаги и приклеены на плоское с маленьким носом лицо.

— Хайль. Заходите, Вальтер. Прошу садиться. Доложите мне поподробнее о событиях прошедшей ночи. Видите ли, у меня возникли кое-какие сомнения относительно действительного положения вещей и вашего вывода о налете советской авиации.

Офицер,