Впервые в жизни мне пришлось столкнуться с тем, что люди подходили и просили у меня денег; и я видел: это не какие-то новоприбывшие иммигранты (хотя случалось и такое), а пожилые греки, чьи пенсии срезали ниже прожиточного минимума, или кто-то обремененный семьей и не имеющий средств, чтобы ее кормить. Такие мгновения всегда выбивали меня из состояния погруженности в собственные несчастья. Я мог есть и пить в любое время, когда возникало желание, а ведь многие и такого не могли себе позволить. Я все чаще замечал греков, копающихся в мусорных баках. Как я мог предаваться хандре, когда вокруг меня люди страдали по-настоящему? Моя проблема была чисто эмоционального свойства, но моей жизни, по крайней мере, ничто не угрожало.

Греческая православная церковь — вот то, что, казалось, выстоит в любой кризис. Я видел целые ряды закрывшихся магазинов, но все храмы — большие, поменьше и совсем маленькие — были открыты. В Патрах есть огромный собор, построенный в 1974 году. Его архитектура показалась мне столь вызывающе вульгарной, что я поначалу не хотел входить в него. Потом кто-то из местных сказал, что храм стоит увидеть изнутри.

Я заранее озаботился поисками путеводителя и заглянул в магазин поблизости. Он был огромным, в нем продавались иконы всех что ни есть святых угодников, и хозяйничающая там веселая, любезная женщина спросила, как меня зовут, и настояла, чтобы я купил икону святого Антония.

В облике этой гречанки все было каким-то избыточным. Она напоминала персонажа диснеевских мультиков — пухлые напомаженные губы, осиная талия, широченные бедра. Она-то и рассказала мне историю собора… Две тысячи лет назад апостол Андрей пришел в город с вестью о воскресении Христа, и вскоре до него дошли слухи о болезни жены римского прокуратора. Апостол исцелил ее, и она стала христианкой. Женщина убеждала мужа отказаться от языческой веры и твердила о том, что римляне поклоняются ложным богам.

Прокуратор впал в ярость, когда жена попыталась обратить его в эту новую и опасную религию, а потому приказал пытать Андрея, а затем распять на косом кресте. Тело апостола исчезло, но много лет спустя мощи святого были принесены в город вместе с частицами креста, на котором его распяли.

Владелица магазина с такой радостью и энтузиазмом рассказывала про церковь, что я вышел из магазина воодушевленный, в ожидании того, что увижу внутри храма. Едва я закрыл за собой дверь, как женщина выбежала следом. Оказалось, я забыл взять свою икону. «Я должна вам сказать еще кое-что! — добавила она. — Святой Андрей до сих пор творит чудеса. Сила этой церкви изменила жизнь моего отца. Сделала его новым человеком. Итан фавма! Чудо! Чудо!»

«Ми еисененкес емас еис пейрасмон»

© Tatjana Kruusma/Shutterstock

Некоторые все еще предпочитали находящуюся поблизости византийскую церковь, в которой хранились мощи святого — его палец. Крохотное сооружение теперь ютилось в тени нового собора, к которому пожилые дамы относились более чем неприязненно.

Храм был громадный, белый, напоминал гигантский торт, его размеры поражали: он был одним из самых больших в Греции, и, конечно, с его масштабами не могло поспорить уютное пространство старой темной церкви, изначально построенной в честь Андрея Первозванного.

Когда собор освятили, старики видели в нем только недостатки. Еще не переступив порога, они начали сетовать. Им потребовалась целая вечность, чтобы пройти с улицы по мраморной плитке двора до двери. Когда они вошли внутрь, путь от ящика со свечками до иконы занял, казалось, не менее пяти минут. Все это тянулось бесконечно, но старые прихожане чувствовали, что должны отдать долг новой церкви.

Для большинства миг, когда распахнулась дверь и они вошли в собор, стал откровением — они словно увидели чудо. Гости, приехавшие со всей Греции и даже из-за границы, были поражены. От того, что открылось взору, захватывало дух.

Архитектор[17]хотел, чтобы его собор воплощал «свет миру»[18]во всех смыслах. Солнце проникало внутрь отовсюду — из окон в громадном высоком куполе, с более низких уровней и сквозь стекло в дверях. На каждой стене золотые листья мозаики отражали свет, добавляя яркости убранству. В центре висела огромная люстра с более чем пятью сотнями ослепительно сияющих лампочек.

Кроме света, зодчий хотел передать жизнь мира и величие творения. Его честолюбие, вера, а также бюджет строительства не имели ограничений. Великолепные изображения птиц и животных украшали красочные стены; ветви и цветы служили декором для колонн и арок; благодаря искусно выложенным мириадам блестящих кусочков мозаики словно оживали сцены из жизни святого. Тот самый город, который когда-то казнил святого Андрея, теперь приветствовал его возвращение с раскрытыми объятиями и прославлял его. Храм, казалось, кричал: «Прости нас!»

Был изготовлен великолепный серебряный ковчег для его рассыпающихся костей, которые привлекали тысячи паломников, желавших почтить память и поклониться мощам того, кто видел Иисуса Христа. Здесь они соприкасались с тем, с чем, возможно, соприкасался и Он.

Но был человек, чья жизнь ухудшилась с открытием собора. Ее звали Мария Леонтидис. Она многие годы служила уборщицей в крохотной византийской церкви по соседству, хотя и знала, что плохое освещение не позволяет увидеть здесь ни пыль, ни паутину. Летом Мария почти весь день сидела на маленькой скамье перед церковью, покуривая сигареты и попивая ликер со льдом. Зимой, когда ей доводилось раз или два смахнуть перьевой щеточкой пыль с раки, согревалась она в ближайшем захаропластейоне, а потом возвращалась, чтобы запереть дверь, когда поток верующих иссякал.

Когда летом открылась новая церковь, Марию пригласили убирать и ее. В шестьдесят лет она еще не собиралась оставлять работу, и для нее принять приглашение или отказаться было вопросом гордости.

В прохладном пространстве храма приятный ветерок колебал пламя свечей, и прихожане чувствовали себя уютно, но Мария перегревалась на работе, кровь закипала, и жар поднимался в ней, как кофе в брики[19].