Она взяла его за руку.

– Тогда пойдем в квартиру. – Вынув из сумки ключ, она открыла дверь и повела его наверх. – Ах, Жан-Поль, просто не могу передать, как я рада тебя видеть! Как там Papa? И остальные?

– Papa в порядке. Сказал мне, чтобы я крепко уверился, что ты как следует заботишься о себе в большом городе и у тебя в достатке еды. И еще он передал тебе это.

Усмехаясь, с самого верха сумки Жан-Поль достал завернутый в газету пакет, перевязанный шпагатом, и положил его на стол. Она открыла его и обнаружила там три скумбрии в серебряном муаре чешуи того же оттенка, как море у побережья Бретани, где их и поймали.

– Ну так что остальные? Марк, Тео и Люк?

Лицо ее брата стало серьезным, а глаза омрачила грусть.

– Тео и Люк отправились на фронт, когда объявили войну. Жаль, что мне приходится рассказывать тебе об этом, но… Люка убили, Клэр, когда немцы прорвались через линию Мажино.

Клэр ахнула и как подкошенная опустилась на стул; слезы размывали косметику на ее лице. Ее старший брат умер почти два года назад, а она об этом и не подозревала.

– А Тео? – прошептала она.

– Нам сообщили, что его взяли в плен и какое-то время держали в лагере для военнопленных. Но когда Франция сдалась, его освободили, при условии, что он будет работать на немецком заводе. Вот и все последние новости. Я надеюсь разузнать, где он, и попроситься на тот же завод, чтобы мы были вместе. Но не уверен, позволят ли немцы.

Клэр закрыла лицо руками и зарыдала.

– Слава Богу, с тобой все в порядке. Но Люк… погиб… Я едва могу в это поверить. Почему ты не дал мне знать?

– Papa тебе писал. Он послал письмо, но это было сразу после того, как немцы захватили власть, так что, наверное, его просто потеряли в этом бардаке. А потом он еще пробовал послать тебе открытку, но ее нам вернули, там было написано: «inadmis»[22], потому что он написал больше разрешенных тринадцати строк. Скосила его эта потеря, Клэр. Не поверишь, как он состарился, прямо на глазах. А теперь, если не спит, все время на лодке и не говорит ни словечка. Марк и я пытались его хоть как-то поддержать. Но он иногда в такую погоду один в море выходит… Даже нас не ждет. Похоже, плевать ему теперь на риск, как будто все равно умрет он или нет.

Он обнял Клэр, и она почувствовала, как его мускулы, похожие на скрученные канаты, затряслись, пока она рыдала ему в плечо.

– Да ты не волнуйся, – наконец сказал он, отстранившись и вытаскивая из кармана носовой платок, чтобы она смогла высморкаться и промокнуть глаза. – С ним Марк остался, он позаботится о папе для всех нас. А я скоро встречусь с Тео. Вот радость у них будет, когда они узнают, как ты здорово тут, в Париже, устроилась! Может, черкнешь хоть иногда папе с Марком открытку, найдешь время? Как бы хорошо было, если бы они получали от тебя письма! Papa все твои рождественские открытки складывает в кухне на полке и каждый день пересматривает, дорожит ими.

Она кивнула, стыдливо опустив голову: вот так, она была слишком занята собой, не соизволила даже написать своим в Бретань ничего, кроме каких-то обрывков. Поскольку она никогда не получала от своего отца даже намека на письма, она полагала, что им было все равно, что все они там в полном порядке, целый день погружены в рыбацкую рутину и чинят сети по вечерам. Но теперь она поняла, как сильно ошибалась. Они оказались разлучены не потому, что кто-то о ком-то недостаточно заботился – их разлучила война. Хаос, возникший при капитуляции Франции, а затем железные ограничения новой администрации отрезали ее от семьи. Еще одна волна горя и тоски по дому охватила ее, и тогда она снова вытерла глаза платком своего брата.

Более-менее успокоившись, она положила свою руку на ладонь Жан-Поля.

– У тебя все будет хорошо, пусть хоть в Германии. У меня здесь есть друг, человек по имени Эрнст. Он из Гамбурга. Он говорит, что о французских рабочих, которые приезжают туда, чтобы работать на военных заводах, хорошо заботятся.

Жан-Поль отнял свою руку и долго молча изучал ее. Затем он медленно кивнул.

– Этот твой немецкий «друг», Клэр… Это он купил тебе такую красивую одежду? И подарил тебе эту побрякушку? – Он указал на медальон, который она носила на шее.

Тень вины легла на ее сердце от того, каким тоном он произнес эти слова, которые, несмотря на его ровный голос, звучали осуждающе.

Она встретила его взгляд с вызовом.

– Нет, Жан-Поль, этот медальон – подарок моей подруги Мирей. Хотя Эрнст иногда любит покупать мне красивые вещи. Почему он не должен тратить свои деньги на меня, если ему так хочется?

– Но это же враг, Клэр, – ответил ее брат, изо всех сил стараясь сдерживать голос, подавляя гнев. – Такие, как он, убили Люка. Такие, как он, посадили Тео в тюрьму. Такие, как он, разрушили не только нашу семью, но и нашу страну. – Он скорбно покачал головой. – Ты больше не думаешь о нас? Ты напрочь забыла свою семью, Клэр?

Петля вины, охватившая ее сердце, сжалась еще сильнее, и на мгновение у нее закружилась голова, когда ее захлестнуло волной совершенно противоречивых эмоций. Она покачала головой.

– Это вовсе не так. Ты не понимаешь. Эрнст и я, мы любим друг друга. Жан-Поль, он заботится обо мне в мире, где нет никого, кто бы оказался на это способен.

– Ошибаешься, Клэр. У тебя есть мы. Твоя семья. Как и всегда.

– Но ты же не живешь здесь? – В ее глазах мелькнула искра гневного вызова. – Мне пришлось начать самостоятельную жизнь с тех пор, как мы потеряли Maman. Да и сам мир изменился, если ты вдруг не заметил.

Печаль в его глазах ранила ее гораздо сильнее, чем все сказанные до этого слова.

– Твой мир, может, и изменился. Но кое-кто из нас отказывается сдаться вот так, запросто. Выбора-то у меня нет, кто-то из нас с Марком должен был отправиться в Германию, и я решил вызваться, чтобы пощадить его. Но можешь поспорить на свой шикарный шелковый шарфик, что я в лепешку расшибусь, чтобы найти Тео, и как только выпадет шанс, мы смоемся оттуда. Знай, эта война еще не окончена.

Он встал и повесил сумку на плечо.

– Мне надо идти. Не хочется опаздывать на станцию.

– Я пойду с тобой, – сказала она, но он снова покачал головой.

– Не надо, Клэр.

Она попыталась вернуть ему смятый платок, но он осторожно оттолкнул ее руку.

– Оставь. Вроде как память о брате, который о тебе заботится.

– Жан-Поль, прости… – Она снова заплакала, и слова застряли у нее в горле.

Он на короткий миг снова обнял ее, а затем повернулся, чтобы уйти. Услышав, как затихают на лестнице его шаги, она отодвинула в сторону серебристую рыбу, чьи стеклянные, невыразительные глаза смотрели на нее с мокрой газеты, и, положив голову на руки, начала неудержимо рыдать, вдыхая домашний запах дыма и соли, оставшийся на зажатом между ее пальцами платке.