из-за своей профессии или своего вероисповеда­ния». Поднялся вопрос о применении предложенного закона к ев­реям. Эльзасский депутат Ревбель (Reubeil), ярый юдофоб, сказал: «Я думаю о евреях так, как сами они о себе думают: они себя не счи­тают гражданами. В этом именно смысле я допускаю формулу Клер­мона, ибо, употребив выражение «активный гражданин», он тем са­мым исключает евреев из предлагаемого им закона». На это задор­ное замечание Клермон ответил, что он причисляет и евреев, удов­летворяющих формальным условиям закона, к разряду активных граждан. В собрании поднялся шум, разгорелись страсти, и пришлось отложить прения до следующего заседания.

На другой день стало ясно, что собрание мало интересуется и вопросом о протестантах, положительное разрешение которого было обеспечено, и грубым курьезом о комедиантах и палачах и что все его внимание сосредоточено на споре о политических пра­вах евреев. Этот вопрос был пробным камнем для обеих партий: либеральной и реакционной. В день 23 декабря зал Национально­го собрания огласился такими горячими прениями, которые были в редкость даже в этом бурном парламенте. Клермон-Тоннер, вы­ступив с мотивированной речью в защиту своего предложения, по­святил значительную часть ее евреям. «Вы, — говорил он, — уже успели высказаться, заявив в Декларации прав, что никто не дол­жен подвергаться стеснениям даже из-за своих религиозных убежде­ний. Но не значит ли существенно стеснять граждан, когда желают лишить их самого драгоценного права (избирательного) вследствие их убеждений? Закон не может посягать на исповедание человека, не имеет никакой власти над его душою; закон имеет власть лишь над действиями человека и должен им покровительствовать, если только они не вредны обществу. Бог хотел, чтобы люди сходились в общих нравственных истинах, и позволил нам создавать законы нравственные; но законы догматические и область совести Он пре­доставил самому себе. Оставьте же совесть свободною! Пусть то или другое направление чувства и мысли к небу не считается пре­ступлением, за которое общество должно карать лишением соци­альных прав! В противном случае установите национальную ре­лигию, вооружите ее мечом и разорвите вашу Декларацию прав!.. Всякое вероисповедание должно представлять только одно удостоверение: доказательство своей моральной доброкачественности.

Если бы нашлась такая религия, которая предписывала бы воров­ство и поджог, то ее последователям нужно было отказать не только в избирательном праве, но их следовало бы просто изгнать. Этого, конечно, нельзя сказать о иудаизме. Евреям делают множество упре­ков. Из этих упреков самые важные несправедливы, другие относят­ся только к проступкам. Говорят, евреи занимаются ростовщиче­ством... Но люди, все достояние которых составляют только деньги, могут жить не иначе, как пуская в оборот эти деньги, а вы ведь все­гда препятствовали им владеть чем-либо иным... Евреям, как нации, следует отказывать во всем, но евреям, как людям, следует все предо­ставлять. Необходимо, чтобы они были гражданами. Говорят, буд­то они сами не желают быть гражданами; пусть они это скажут — и их изгонят, ибо не может быть нации в нации... Но в своем проше­нии они требуют, чтобы на них смотрели именно как на граждан. Закон обязан признать за ними это звание, в котором только пред­рассудок мог им отказать».

Речь Клермона вызвала отповедь со стороны аббата Мори (Maury), лучшего оратора правого крыла, «обладавшего острым умом, но сомнительным нравственным цензом»[17]. Вольтерианец в душе, умевший заигрывать с революцией, Мори защищал дело «трона и алтаря» с пафосом, едва ли искренним, прибегая в речах к нечестным полемическим приемам. Этот «черный» аббат был ан­типодом «красного» аббата Грегуара, благородного борца за рав­ноправие. Для своей атаки на еврейство аббат Мори воспользо­вался характерным замечанием Клермон-Тоннера: что евреям надо дать все права как людям, но никаких прав как нации. Коварный Мори сделал этот пункт точкой опоры для своего вывода, что ев­рею ничего нельзя давать, ибо в нем человек неотделим от нацио­нального индивида. Возражая Клермон-Тоннеру, он сказал: «Прежде всего я замечу, что слово «еврей» не есть название секты, а название нации (nation), которая имеет свои законы, постоянно следовала этим законам и желает им следовать впредь. Называть евреев гражданами — все равно что сказать, что англичане или датчане, не получившие права натурализации и не перестающие считать себя англичанами или датчанами, могут стать француза­ми... Евреи прошли сквозь строй семнадцати веков и не смеша­лись с другими народами. Они ничем не занимались, кроме тор­говли деньгами... Пот христианских рабов орошает те нивы, где зарождается еврейское богатство, между тем как евреи, имея свои поля возделанными, занимаются только взвешиванием дукатов и вычислением того, сколько прибыли можно вытянуть из этих мо­нет, не подвергаясь каре закона. В Эльзасе в их руках находятся ипотеки на сумму двенадцати миллионов. Через месяц они могут оказаться собственниками половины земель этой провинции. Че­рез десять лет они ее, пожалуй, завоюют целиком, и она сделается еврейскою колонией. Народ питает к евреям ненависть, которую возрастание еврейского благосостояния неизбежно приведет ко взрыву. Ради блага самих евреев не следовало бы и толковать об этом вопросе. Евреев не нужно преследовать: они люди и, следо­вательно, наши братья, — и проклятие тому, кто стал бы гово­рить о нетерпимости! Никто не должен терпеть притеснения из-за своих религиозных убеждений. Вы признали этот принцип и тем самым обеспечили евреям самое широкое покровительство. Пусть же им покровительствуют, как людям вообще, но не как францу­зам, ибо они не могут быть гражданами».

Многие в парламенте и вне его отметили извращение фактов истории и современности в речи Мори. «Journal de Paris» раскрыл на другой день в обширной статье ряд фактических ошибок в речи Мори и заметил по поводу ее заключительных слов о «покрови­тельстве» евреям: «Люди не должны покровительствовать людям: такое покровительство пахнет тиранией. Покровителем всех лю­дей без различия является только закон, но закон есть акт наси­лия, если в выработке его не участвовали те, к которым он приме­няется». Должную оценку нашел себе также в прессе софизм Мори, что евреи должны остаться навеки иностранцами, так как до сих пор их не натурализовали во Франции, т. е. что нужно продолжать насилие, так как оно совершалось раньше. Но едва ли кто из друзей евреев решился бы тогда — в ответ на верное замечание Мори, что евреи не «секта», а нация, — возразить, что отсюда вытекает необхо­димость предоставления им, наряду с гражданскими, и национальных прав. Последнего термина не было в лексиконе французской рево­люции, где слово «нация» было синонимом «государства». Она до­пускала равноправие сословий, религиозных групп, но не националь­ностей. Устами Клермон-Тоннера тогдашний либерализм выразил это формулой: все права евреям как людям, никаких — как нации. Это значило, что условием активного гражданства